Набат
Шрифт:
— Здоров я, Федор. Не трогай меня, я здоров! — закричал Яков.
Третьяк исподлобья посмотрел на него, взял стакан и выпил чай.
— Читаю интересную книгу, — посмотрел на Якова и Федора цыганскими глазами, — вот мысль здесь одна есть. Это тебя в первую очередь, Казакевич, касается.
— Почему меня?
— Ты слушай, когда старшие говорят. Человек, слабый физически и больной, может на две, а то и на три головы быть сильнее душой богатыря. Какая глубокая мысль!
— Иди ты со своими мыслями.
— Мне кажется, Федор, в нашей бригаде что-то происходит. — Третьяк оставил шутливый тон. — Вот и Якову девчата
— Я тебе как другу, а ты… — крикнул Казакевич, схватил с дивана куртку и бегом из комнаты.
— Зачем ты так? — Федор открыл окно, но на дворе Якова не было. — Обидел парня.
— А ты не заметил, что он излишне обижается в последнее время.
— Да, показалось, — сказал задумчиво Федор. — Надо спросить у него.
— Так он тебе и расскажет, держи карман шире. Жаль, что мастера нет. Почему он задержался? Ты же с ним более близок, может, что-нибудь говорил перед отъездом?
8
…Мастер третий день ждал заседания, которое решили провести в училище. Как ему сообщила по секрету секретарша директора, главный вопрос заседания — воспитательная работа на практике и происшествие в группе Ивана Александровича. Новость не очень обрадовала его, хотя он и готовился к этому. Иначе не было смысла посылать Аполлинара Константиновича. Что ни говори, а все же чрезвычайное происшествие. За три года работы в училище первое, но от этого не легче.
Заскучал Иван Александрович без дела. Училище опустело, мастера со своими группами кто где: от Прибалтики до Кольского полуострова. И как-то неуютно стало в общежитии, где Иван Александрович занимал комнату. На третий день своих скитаний по городу надел мастер старые штаны, рубашку и подошел к заведующему хозяйством училища Петровичу, который со столяром ремонтировал двери, шкафы в комнатах. Год жили в новом общежитии учащиеся, а будто вековали здесь. На практических занятиях по обработке металла они тайком от мастеров делали ножи, вечерами бросали их в двери шкафов. Строго наказывали за эти упражнения, но уследишь ли за каждым? Ребята разные приходили в училище. Были и такие, от которых отказались в средней школе, а некоторые состояли на учете в милиции. И всем им надо было дать специальность, а главное — воспитать людьми.
— В отпуск готовишься? — спросил Петрович, хотя и техничке было известно, что мастера, чьи группы были на практике, в это время в отпуск не шли, а ехали вместе со своими воспитанниками. За этим вопросом почувствовал Иван Александрович, что завхоз знает об отношении директора и другого начальства к случившемуся. Петрович был, как и мастер, отставник. Служил некогда в артиллерии и пошел на гражданку в звании капитана, чем очень гордился и при разговоре, особенно с бывшим мичманом, не единожды подчеркивал. Однако к Ивану Александровичу относился с уважением, и, когда тот просил разную мелочь для ребят, завхоз не отказывал, давал лучшее.
Новоселье на новом месте жительства мастер отметил с Петровичем, хотя и не было в планах праздновать такое незначительное, на его взгляд, событие. Но вечером постучали в дверь, и зашел завхоз.
С полчаса поработал молотком Иван Александрович, старательно ремонтируя дверь в комнату, где жили его ребята, и его позвал Петрович, который что-то делал в другом конце коридора.
Взял мастер сигарету «Прима», пожал ее и прикурил от спички Петровича. Присели они на стульях, которые только что отремонтировал заведующий. Вообще-то не совсем так называлась его должность. Подписывая бумаги, Петрович всегда ставил большое звонкое название: заместитель директора по хозяйственной работе, а то и без последних слов. И даже визитную карточку напечатал в местной типографии, где черным по белому стояло — второй заместитель директора и фамилия. У Петровича было много друзей, с помощью которых он мог решить самый сложный вопрос.
— Совещание будет завтра во второй половине дня. Директор был очень злой, но я слово забросил, так будто успокоился. Ты же не виноват, что этот дурак ранил себе глаз. Как говорят люди, захочет свинья — грязь найдет. Так и тут.
— Неприятно все это.
— Конечно. Я как услышал, так сразу подумал: хорошим людям не везет. Бывший мичман, свой парень, как его не пожалеть. Сильно не переживай. Я уже прикинул, кто против тебя выступит. О директоре не могу ничего сказать. А вот замполит покритикует, и все с анализом, выводами, да так, что жить не захочешь, но в конце пожалеет. Фантомас — человек умный, рассудительный, бояться его не надо. Ну и так далее. Ты всех знаешь не хуже меня. Посоветую только сдерживать себя, не горячиться. Все слушай, возможно, соглашайся, хочешь же, наверное, и дальше работать в училище?
— Хочу.
— Так вот. Пусть покричат. А мне главное, да и тебе тоже — работа. Я уважаю человека не за то, что он красиво говорит, а за то, что красиво работает. Сказал — сделаю. Все! Хоть в колодец прыгай, но выполни. Нас так с тобой учили в армии и на флоте: до конца выполнять свои обязанности. Мне с неделю назад директор сказал, что нужны терморегуляторы для новой мастерской. Ответил: есть — и через левое плечо — пошел искать. Туда-сюда. Что, думаешь, все просто? Но нашел. Без работы мы кто: козявки и даже хуже. Вот что. Приказала мне жена, чтобы тебя в гости пригласил…
— Спасибо, но неудобно… — засмущался Иван Александрович.
— Ничего. Посмотришь, как живу. Посидим, вспомним службу… Пишут твои ребята с корабля?
— Пишут, — сказал Иван Александрович. Вчера как раз получил он письмо от командира после полугодового перерыва. Сообщил Пастухов, что были они в далеком океанском походе и бывший ученик Ивана Александровича мичман Козаков отмечен командующим флотом за умелые действия, а сам он уже капитан первого ранга. И если все же есть желание вернуться, то пусть напишет. На корабль ему нельзя, потому что не совсем здоров, но люди нужны и на берегу, воспитывать молодых матросов.
— Я получал письма от друга долго, пока он не умер, — с горечью сказал Петрович.
Он будто постарел на глазах, и стало хорошо видно, что волосы подкрашены на висках и что заместителю директора уже под шестьдесят.
9
Собрались в малом лекционном зале. Места в президиуме заняло руководство. Взгляд Ивана Александровича задержался на Елизавете Васильевне, секретаре партбюро. На ней было голубое платье, шею украшали бусы. От света, который падал с окна, лицо женщины порозовело, и можно было дать ей не более тридцати пяти лет. Когда зал притих, Елизавета Васильевна встала за столом.