Наблюдатель
Шрифт:
– Вы правильно поступили, соединив два дела в одно, - сказал Седзин.
– Тот парень, что ехал с убитой в поезде, где он?
– Он не уверен, - глухо проговорил Йадзава.
– Женщина была с изуродованным лицом и без одежды, когда мы ее предъявляли.
– Как же он ее опознал, черт возьми? Он что, трахался с ней в вагоне?
– У женщины было родимое пятно чуть выше левой груди в форме звездочки и небольшой шрам справа на животе от аппендицита.
Седзин заметил плохо скрытое раздражение в голосе прокурора и усмехнулся. Злись сколько угодно, старая развалина. Возмущайся моими манерами и лексиконом, но помни: здесь, в твоем кабинете, отныне я хозяин, а ты - «шестерка». Однако как профессионал Йадзава-сан был достоин восхищения, и шеф тайной полиции отдавал этому должное. Профильтровав сотни и тысячи человек, сыщики отдела по расследованию убийств вышли-таки на единственную ниточку, в которую прокурор вцепился намертво. Как породистый бульдог: рад бы отпустить, да не может.
Глава 26
Немецкий коммерсант Макс фон Клайзен учтиво постучал в дверь на третьем этаже.
– Госпожа Анна?
– Да, это я. Что вам угодно?
Макс ощутил в ее тоне холодность и вдруг почувствовал, что краснеет, как мальчишка на первом свидании. Женщина была красива. В ней не было ничего от хищноватых американских красоток с длиннющими ногами (хотя ее ноги отличались прекрасной формой), она мало походила и на чистокровную арийку с решительной нижней челюстью. Макс подметил все: и подтянутые к вискам выразительные глаза, и чуть высоковатые скулы, и мягкую белозубую улыбку, и копну черных вьющихся волос.
– Я… я ваш сосед снизу. Позвольте представиться. Макс Клайзен, коммерсант.
– Ах да, вы тот самый чудак, что посягнул на мои апартаменты!
Они оба рассмеялись, и Клайзен почувствовал, как отступает, улетучивается напряженность.
– Проходите же, не стойте на пороге.
Она присела на краешек дивана и жестом указала на старенькое кресло, оставшееся, видимо, от прежних хозяев. Баба… Почему в разговоре с Мияги я обозвал ее бабой? Вот уж неподходящее определение, подумал Клайзен. Наверное, потому, что я слышал, будто она из русских. Баба в сарафане, пляшущая под балалайку… Глупости.
– Угостить вас чаем?
– Благодарю, не откажусь.
Ему просто не хотелось уходить. Женщина была как-то очень по-домашнему мила, и красивы и милы были чашки, из которых они пили свежезаваренный чай, и голубые обои под низким потолком, и крошечная сияющая чистотой кухня.
– Я был бы очень признателен вам, фрау Анна, если бы вы приняли мое предложение… То есть я имею в виду, по обмену комнатами. Мое жилье на втором этаже ничуть не хуже вашего. Комната просторная, а потолки намного выше.
– Да, - тихо сказала Анна.
– Я привыкла дома к высоким потолкам. Правда, это было так давно, словно в другой жизни. Я ведь уже шестой год в эмиграции. За это время столько всего пришлось пережить, что… Впрочем, зачем говорить о грустном!
Кажется, ее и впрямь заинтриговал этот чудной симпатичный немец. Чем же, однако, вызвано его желание переехать?
Клайзен смущенно улыбнулся и пожал плечами: - Видите ли, моя работа требует постоянного контакта с людьми. Бесконечные встречи, переговоры, шум, гам, суета. А здесь есть то, чего мне так не хватает, - покой, тишина, уединенность. Иногда просто необходимо сосредоточиться…
– Я понимаю.
Они переехали - он наверх, она на второй этаж - через два дня. Но на этом их встречи не закончились: Клайзена тянуло к Анне помимо его воли.
Художник Етоку Мияги стал связующим звеном между Ходзуми Одзаки и Рихардом Зорге. Напрямую они контактировать не могли - частое общение иностранного журналиста и советника премьер-министра могло вызвать подозрение контрразведки.
Мияги встречался с советником на вилле в нескольких километрах от Осаки, в официальной загородной резиденции Одзаки. Виллу окружал великолепный сад, который казался запущенным, но запустение это было рукотворным и тщательно продуманным: будто уголок девственной природы по мановению руки волшебника чудом перенесся сюда, для того чтобы окружить тишиной и покоем изящный теремок с застекленной верандой. Как художник Мияги не мог не восхищаться талантом создателя этого произведения искусства, ибо только человеку, которого бог наградил сразу несколькими дарованиями - зодчего, поэта, живописца и инженера - под силу вырастить сад, который выглядел бы естественным, но, тем не менее, каждый камешек, каждый бугорок, каждая самая малая тропинка здесь были тщательно продуманы, сконструированы и подобраны так, чтобы не нарушить ни одного закона природного равновесия и гармонии. Советник премьер-министра Коноэ господин Ходзуми Одзаки был первоклассным мастером.
Маленькая Йоко, дочка Ходзуми-сан, с радостным воплем выбежала из дома навстречу Мияги.
– Здравствуй, малышка, - улыбнулся художник и поднял девочку на руки.
– Здравствуйте, господин учитель, - отозвалась она.
– Мы будем рисовать?
– Обязательно. Мольберт уже ждет нас.
– А что мы нарисуем?
– Что ты захочешь. Разве мало вокруг интересного?
– Тогда - зайца. Он вчера прибегал в наш сад, я сама видела, правда-правда.
– Ты запомнила его?
– Только уши, - вздохнула Йоко.
– Но, по-моему, если нужно нарисовать зайца, можно нарисовать только уши, и сразу всем станет понятно.
– Девочка вас полюбила, - сказал Ходзуми-сан, когда Йоко, получив миниатюрный мольберт, кисточку и краски, умчалась в дом.
– Вы ее просто очаровали. Не возражаете против свежего чая?
За чаем принято говорить только о приятных пустяках. Мияги, родившийся и всю жизнь проживший в Японии, тем не менее сидел как на иголках, поражаясь спокойствию главы дома. Только когда Одзаки вежливо предложил побеседовать в саду, Мияги почувствовал облегчение.
Советник, похожий на предводителя знатного самурайского клана, одетый в традиционное японское кимоно с вышитой шелком золотой ступицей, медленно шел по тропинке, заложив руки за спину. Они с Мияги остановились возле миниатюрного водопада, выложенного гладким белым камнем.
– Связь с Центром налажена, - сказал Мияги.
– Теперь нет нужды пользоваться эстафетой. Информацию можно передавать через Дугласа.
– Етоку-сан, вы уверены, что этот канал чист? Если тайная полиция сумела нащупать эстафету, то запеленговать мощный передатчик - раз плюнуть.
Он еще не знал, что Мияги «ведут», но за время работы на русскую разведку его чувства обострились и стали во много раз тоньше, чем у обычного человека. Было два пути, по которым ведомство полковника Седзина могло выйти на связного в Йокогаме. Один состоял в том, что тайная полиция имела выход на само подполье, но в пользу этой версии не говорил ни один факт. Другой путь был более вероятен и более страшен. Одзаки был почти уверен, хоть и не признавался себе в этом, что в цепочку Мияги - Дуглас - Центр во Владивостоке проник агент японской контрразведки. Именно через эту цепочку в скором времени в Россию должна была уйти стратегическая информация о планах правительства, возглавляемого принцем Коноэ, об экспансии в Китай и далее - в СССР. Многоопытный Одзаки чувствовал опасность всей кожей, но посоветоваться было не с кем: Старик, то есть Рихард Зорге, находился в этот момент в Шанхае.
– Как по-вашему, кто убил Ворчуна?
– словно подслушав мысли Одзаки, спросил художник.
– Ведь все имена, названные в шифровке, которую он нес, остались незасвеченными. Эти люди до сих пор на свободе. Подполье в Йокогаме по-прежнему действует.
– А вы полагаете, что это дело рук тайной полиции?
– спросил в ответ Одзаки.
– Почерк не тот, - проговорил Мияги, слово в слово повторяя фразу, сказанную прокурором Йадзавой.
– И потом, чем для тайной полиции мертвый связной лучше живого? Он ведь не был застрелен при сопротивлении или попытке к бегству. Нет-нет, тут другое. Это убийство, Ходзуми-сан. Хладнокровное и заранее спланированное. Если где-то рядом действует агент контрразведки, то, возможно, он убрал связного, чтобы привлечь внимание к эстафете..