Начала любви
Шрифт:
О России многие немцы отзывались очень грубо, только вот по странному стечению обстоятельств именно хулившие ту страну в первую очередь норовили воспользоваться всяким поводом для поездки в грубую и грязноватую Россию.
Ситуация складывалась для Иоганны-Елизаветы тягостная. Вроде бы и ждать каких-нибудь весточек от русского двора более не имело смысла, и не ждать — тоже не получалось. Практически безвылазно, в тайной надежде на русскую эстафету, просидела в Цербсте Иоганна весну, лето и начало осени. В сонном городишке она до такой степени одичала, что всё чаще и чаще принималась искать, презирая себя за это, общества Элизабет Кардель.
Окольными
После прямо-таки легендарного перерыва Иоганна получила немногословное послание Брюммера, холодное по тону и совершенно пустое с точки зрения содержавшейся информации. Так что было непонятно, за каким таким делом нужно было вообще посылать бумагу с неровными шеренгами строк. Оттон больше писал о себе, своём житье подле императрицы, погоде и развлечениях. Очень уж интересно было Иоганне знать, что в жаркую погоду русские фейерверков не допускают иначе как по особому соизволению государыни, а предпочитают всякие забавы на воде.
За тяжёлыми думами время движется на удивление легко: вот уже и вечер, вот уже и первый снег, вот уже и Рождество. Принцесса глазом не успела моргнуть, как вплотную приблизился Новый год. Скоро Иоганне-Елизавете исполнится тридцать три — это и для мужчины-то вполне солидный возраст, что говорить тогда про неё. А вокруг сплошь камни, снег и лес. Казалось бы, насколько Цербст похож на Штеттин, однако близость реки, причалы, корабли делали весь штеттинский уклад проще, общение — легче. Иоганне казалось теперь, что сам воздух Штеттина прибавлял ей силы. И где она, былая лёгкость? Куда всё это делось?
Кто-то иной на месте принцессы попытался бы, возможно, загородиться домашними делами, родить ещё одного-другого-третьего — только нет, она сыта по горло! Нарожалась до такой степени, что при одном виде малышей с души воротит.
И хоть бы самая элементарная определённость с этими русскими! Если намерены пригласить и только по тактическим соображениям тянут волынку, молча г и вообще темнят — это одно, если передумали приглашать — это другое...
И хотя ни о каком приглашении к русскому двору даже и речи в письмах не было, Иоганна-Елизавета в рассуждениях наедине с собой думала не иначе как о приглашении. Зачем иначе портрет Софи было испрашивать, подарки дорогие присылать опять же для чего? Последнее письмо Брюммера, вместо того чтобы прояснить положение, напустило ещё больше туману. Хотя Оттон, паршивец, мог бы незаметно этак намекнуть, не переломился бы: сколько Иоганна ему добра сделала в прежние годы...
Вечером 31 декабря, вскоре после окончания церковной службы и за несколько часов до наступления нового, 1744 года, когда мужчины, забрав обоих детей, с весёлым гомоном отправились на половину Иоганна-Людвига, принцесса была потревожена краснолицым от мороза и ветра, несколько уже пьяноватым офицером, передавшим ей личное послание от германского императора. Фридрих писал ей не реже и не чаще, чем один раз в год, от случая к случаю, но если ранее Иоганна волновалась при каждом его письме, то постепенно место былого волнения заступило равнодушие, а позднее — и откровенная скука.
Тэ-экс, что там пишет... Бумага хорошая, однако плотная...
«Государыня моя кузина!
Я не сомневаюсь, что Вы знаете уже из писем, полученных из Санкт-Петербурга, до какой степени Её Величество императрица российская страстно желает, чтобы Вы с принцессой, Вашей дочерью, приехали к ней...»
Вот что любопытно: не только радости Иоганна-Елизавета в тот момент не испытала, но даже обыкновенного удовлетворения. Не решаясь продолжать чтение, она задула свечу, ладонью растопила иней на окне и припала горячим лбом к холодному прозрачному стеклу. Перед замком в ожидании эстафетного офицера стояла дорожная тёмная карета, грубо сделанная и похожая на большой ящик, в каких на зиму укладывают тыквы. Тёмные, лишённые в этот час своей природной масти лошади переступали от холода и выдыхали конусы пара. В коридоре шептались (судя по тому, что не было слышно слов) и дружно хихикали Элизабет и недавно принятая служанка, цветущая, похожая на юнца Амалия... Иоганна-Елизавета заставила себя вновь зажечь свет и дочитать письмо:
«...императрицей для покрытия Ваших расходов, сопряжённых с Вашим путешествием в Россию...»
Что-то не то... А, вот где прервалась...
«...до какой степени Её Величество императрица российская страстно желает, чтобы Вы с принцессой, Вашей дочерью, приехали к ней и какие меры приняты императрицей для покрытия расходов, сопряжённых с этим путешествием.
Совершенное почтение, питаемое мною к Вам и всему тому, что Вас касается, обязывает меня сказать Вам, какова цель настоящего путешествия. Доверие моё по отношению к Вам позволяет надеяться, что Вы отнесётесь осторожно к моему сообщению по делу, успех которого вполне зависит от непроницаемой тайны. У меня появилась мысль соединить принцессу, Вашу дочь, с её троюродным братом, нынешним русским великим князем.
Я распорядился прозондировать в глубочайшем секрете эту возможность, в надежде, что сие не будет Вам неприятно, и, хотя при этом встретились некоторые затруднения, особенно из-за близкого родства между принцессой и великим князем, тем не менее были найдены способы устранить эти препятствия. Я имею основания надеяться на успех задуманного предприятия, если только, разумеется, Вам угодно будет дать согласие и отправиться в путь, предлагаемый Её Величеством. Но так как лишь очень немногим лицам известна будет подлинная цель поездки и так как превыше всего надлежит сохранять тайну, то я полагаю, что Её Императорское Величество пожелает, чтобы Вы сохранили тайну максимально и особенно позаботились о том, чтобы её не узнал до поры граф Чернышов, русский министр в Берлине.
Для того чтобы ещё более замаскировать путешествие, Её Величество желает, чтобы супруг Ваш не сопровождал Вас и чтобы Вы начали своё путешествие с поездки через Берлин в Штеттин и только уже оттуда — в Петербург. Сверх того, Её Императорское Величество приказала вручить Вам через одну прусскую контору 10000 рублей на экипаж и прочие путевые издержки. По прибытии в Петербург Вы получите ещё денег.
Её Величество просила также передать, чтобы вы говорили бы всем, что едете только лишь для того, чтобы выказать Её Величеству благодарность за милости, оказанные Вашей семье.