Начало нас

Джеймс Лайла

Тренер еще раз пристально смотрит на нас, прежде чем уйти. Я снимаю шлем, а Мэддокс садится рядом со мной. Он тихо протягивает мне бутылку воды, и я беру ее. Выпив половину бутылки, я закрываю глаза и вдыхаю. Затем выдыхаю еще один глубокий вдох.

— Ты собираешься мне что-нибудь сказать? — спрашиваю я, держа глаза закрытыми.

Мэддокс сухо усмехается.

— Я бы заговорил, если бы думал, что ты послушаешь. Но у меня такое чувство, что сейчас я только зря потрачу свое дыхание.

— Мы все еще

выигрываем, — жалуюсь я почти раздраженно. — Я не понимаю, почему тренеру приходится так грызть мне задницу.

— Ты чертовски хорошо знаешь, почему он злится. — Мэддокс бьет меня кулаком по затылку. Это одновременно и игра, и предупреждение. — Не будь маленьким засранцем. Это на тебя не похоже.

— Ты сосредоточишься, и мы выигрываем игру. Затем мы повеселимся. — Мэддокс встает, собирая растрепанные волосы в небрежный мужской пучок. А затем он снова надевает шлем.

Я закатываю глаза.

— Под «повеселимся» ты имеешь в виду…

— Киска. — Мэддокс подмигивает.

Я игнорирую то, как мой желудок протестует от этой идеи. Ухмыляясь моему лучшему другу, как он и ожидал, я следую за ним из раздевалки и обратно на поле.

***

Как только я прихожу домой, я понимаю, что что-то не так. Уже поздно, почти полночь, но свет все еще горит. Я сдерживаю проклятие.

Думаю, тренер уже позвонил моему отцу. Ему, наверное, нравилось сдавать мою задницу Дорогому Папочке. Блядь.

Может быть, если я ускользну обратно, я избегу сегодняшней драмы. Но уже слишком поздно. Он уже знает, что я дома. Боковым зрением я вижу его тень, маячащую наверху лестницы.

— Сейчас в мой кабинет. — Его голос холоден и яростен.

Меня охватывает раздражение. Но этому также сопутствует страх. Надеюсь, Коул уже спит. Я не хочу, чтобы он услышал, что произойдет сегодня вечером. Мои кулаки сжимаются от предчувствия. Господи, я чертовски надеюсь, что Коул спит.

Ему больше не нужно этого видеть.

Я бросаю сумки в холле и поднимаюсь по лестнице. Мои мышцы болят после сегодняшней игры. И хотя мы выиграли, во второй половине игры моя концентрация не улучшилась. Тренер был так зол, что, кажется, у него лопнул кровеносный сосуд. Мэддокс был раздосадован, но не стал меня грызть.

У меня даже не было настроения веселиться сегодня вечером. Коул ушел, как только игра закончилась. Он даже не удосужился меня дождаться. Я собирался предложить ему прийти сегодня вечером на вечеринку у костра, как всегда. Как всегда было до аварии. Возможно, смена обстановки пошла бы ему на пользу, но он исчез, как только толпа начала аплодировать победе Беркшир.

Я знаю, что он все еще оплакивает Джози. Но это нечто большее.

Он также скорбит о своей потерянной футбольной карьере.

Он

оплакивает свою ногу… и хромоту, которая будет сопровождать его всю оставшуюся жизнь. Он скорбит о том, что могло бы быть и о том, что есть сейчас.

Даже будучи его близнецом, я ничего не могу сделать, чтобы успокоить брата. Черт, он даже почти со мной не разговаривает. Он просто здесь… ходячая оболочка, живой труп.

Я вхожу в кабинет отца, и дыхание вырывается из меня с громким свистом. Коул внутри, сидит на диване. Он так крепко сжимает подлокотник, что костяшки его пальцев побелели.

Сиенна тоже здесь, прислонившись к полкам в своей мантии. Пояс расстегнут, и из-под него выглядывает темно-бордовое шелковистое ночное платье. Лицо у нее все еще накрашено, а волосы красиво уложены. Это означает только одно, и мое сердце замирает в глубине живота.

Я закрываю за собой дверь. Коул смотрит в землю; его тело настолько напряжено, что я вижу твердые очертания его мышц сквозь рубашку. Мой отец наливает себе стакан виски и делает медленный глоток, глядя на меня. Он внимательно наблюдает за мной, наслаждаясь своим напитком.

Он делает это часто. Это демонстрация силы, способ растянуть напряжение, напомнить мне, что он все контролирует и что мне следует съежиться. Лицо его холодное, лишенное всякого нежного выражения. Он словно был высечен из камня, а затем идеально собран, напоминая человека. Но он идеален только снаружи. Внутри он пустой. Пустой и мертвый.

Я не удосужился сесть рядом с Коулом. Я остаюсь стоять у двери и ждать приговора отца. В конце концов, Генри Беннеттт — судья, присяжные и палач. И он любит часто нам об этом напоминать.

Он делает последний глоток виски и, наконец, говорит.

— Сегодня мне позвонили два раза.

Просто перейди к делу, сделай то, что должен, и дай мне немного поспать.

— Звонил твой консультант.

Миссис Хадсон — проклятая предательница. Она сказала мне, что даст мне еще один шанс добиться прогресса, прежде чем позвонить моим родителям. Но я думаю, что нет. Ей пришлось меня сдать.

— Ты завалил два урока, — стоически продолжает мой отец, — а потом сюрприз, сюрприз. Звонил твой тренер. Он оставит тебя на скамейке запасных до конца сезона.

Сука.

Я должен был предвидеть это.

Но я думал, что тренер Рейган был придурком. Я думал, что он только блефовал, когда угрожал мне. Я был неправ. Снова.

— Знаешь, как неловко было отвечать на эти звонки? — Он вырывается и делает угрожающий шаг ко мне. — Мой сын, Беннеттт, завалил два урока в Беркширской академии, и ему придется сидеть на заднице, пока его команда будет на поле. Выигрывать игры, в которых ты не будешь участвовать.

Он ставит свой стакан на стол.