Начало великих свершений… (другая версия)
Шрифт:
Ведь знаю, знаю, что правду сейчас они говорят! Но…
— Господа офицеры! Гауптштурмфюрер Отто Скорцени! Прибыл за вашим пленником.
Нашу беседу прерывает появление нового действующего лица. Здоровенный эсэсовец, со шрамом через всю щеку. Танкист и лётчик переглядываются, затем наливают ещё раз.
— Так, посиди-ка.
Гауптштурмфюрер видит, КТО пьёт за столом и у него вытягивается лицо. Особенно при виде извлечённого монахом символа веры. До меня доносится разговор.
— Вам напомнить, гауптштурмфюрер, положения об офицерах латных частей? Или моему другу позвонить в Берлин, вы знаете, кто он?
— Нет, сие дело церкви…
У Скорцени
— Господа, господа, ну у меня же приказ, я должен, у меня будут проблемы…
Танкист зачем-то с кривой усмешкой кладёт руку на кобуру:
— Нет человека, нет проблемы.
Никогда не видели белого от ужаса эсэсовца? Я вот увидел. И то, как он исчез в мгновение ока. Все трое возвращаются за стол, вновь наполняют кружки:
— Ну, прощай, летун. Мы на тебя зла не держим. И ты не держи.
Мы пьём. Мне протягивают уже зажжённую папиросу, и я глубоко затягиваюсь. Конвоиры отводят меня в сторону, а троица куда-то звонит из принесённого к столу полевого аппарата. Появляются два здоровенных монаха и забирают меня. Плевать. Мне — всё-равно. Я уже запутался во всём. Эх, скорее бы…
Меня ведут по развалинам Лондона. Длинный путь на эшафот. И чего тянут? Накормили, напоили, покурить дали. Вот сейчас бы и кончали. Не хочется трезвым на тот свет уходить… Выводят к грузовику. Чьи-то руки подхватывают меня и втаскивают наверх, в кузов. Значит, это ещё не конец… Проклятие! Хуже самой смерти может быть только её ожидание. Нас куда-то везут. Я ведь не один в машине. Нас человек десять. По углам кузова грузовика стоят конвоиры с автоматами, внимательно наблюдающие за нами. После часа езды мы оказываемся на месте. Меня отделяют от остальных и заводят в небольшой домик, где меня встречают два русских монаха, вполне прилично владеющих немецким языком. Начинается допрос. Через два часа я выкладываю им всю свою жизнь. Затем меня уводят и запирают отдельно ото всех. Неужели потому что я немец? Может быть. Вечером мне приносят ужин. Ого! Очень даже приличный! И кучу книг. В основном ИХ партии. В моей камере есть электричество, и я почти всю ночь читаю. Три дня меня не водят на допросы. Я только ем и читаю. Куревом меня снабжают конвоиры. На четвёртые сутки меня вновь навещают монахи. Они приносят решение моей судьбы. Исправительный монастырь строгого режима где-то в России, до искупления вины…
Полковник Всеволод Соколов. Англия 1941
Четвертый день после высадки. Лондон полностью оккупирован частями Союза, и по улицам уже вышагивают тройственные патрули. По улицам развешаны репродукторы, которые на скверном английском каждый час сообщают новые приказы военной комендатуры города, дублируя их на трех языках союза. Мне вдруг становится любопытно: а почему только на трех? Готов поклясться, что только что видел настоящего монгола, а часа два тому назад нам с Максом навстречу попалось отделение солдат со шведскими коронами на погонах. А ведь Монголия и Швеция — полноправные члены Союза. Монголы, по крайней мере, это заслужили с оружием в руках…
Впрочем, мне сейчас не до подобных праздных размышлений. Мы ждем высокое начальство, которое должно прибыть для нашего награждения. Все лидеры Союза договорились делать вид, что операция и планировалась заранее как совместная. И еще все договорились считать, что никакой междоусобицы не было. Все раненные и убитые исключительно от британских рук. Генерал Горбатов по этому поводу делает нам отдельное внушение, надо полагать, просто пересказывая своими словами то, что
Хуже всех, конечно, пришлось дуче: его-то бравые парни участия в захвате не приняли. И потому все договорились делать вид, что итальянцы там были. Были — и баста! Рубите мне голову — в истории, да и в кинохронике уже покажут, как бравые латиняне вместе с нашими танками и немецким десантом штурмуют Тауэр и Парламент. Несчастных макаронников привезли в Лондон вчера, часа за два до заката. Оказывается, итальянцев сбросили на Плимут, сдуру спутав его с Лондоном!
Правда, надо отдать ребятам должное — из грузовиков они вылезают, как оплеванные. И потом, жутко нарезавшись, даже не пытаются по своей обычной привычке хвалиться или задираться. Лишь грустно смотрят на нас и на разные лады клянут своих летунов, которые не могут отличить один город от другого. А ведь в Плимуте они дрались не хуже нашего, если еще и не получше: там-то настоящие войска стояли, не то, что в столице — с бору по сосенке…
Нас выводят на награждение. Вот уже оторали свое "Ура!" родимцевцы, значит сейчас и до нас доберутся… Ого! ОГО! Такого я действительно не ожидал.
К нам медленно шествуют Миллер, Гиммлер и Гольдиони, командующий чернорубашечниками, в сопровождении многочисленных адъютантов. На всех принявших участие в героическом штурме британской столицы проливается золотой дождь, правда, без тех неприятных последствий, которые случились у достопамятной Данаи! Ордена и медали всем! Что особенно характерно: медали с видом Тауэра и Биг Бена русского и немецкого образца, почти идентичные с виду (только наша серебряная, а немецкая — бронзовая), которые тащат в нескольких ящиках следом за Великими Белыми Вождями. Эге, стало быть медальки-то заранее заготовлены. Самое удивительное, что нам выдают и итальянские медальки с пейзажем британской столицы.
Наши руководители жмут нам руки, долго улыбаются, говорят множество хороших и теплых слов, но, если не считать того, что Гиммлер ставит на мой танк памятный мне еще по Берлину, ящик с коньяком, награждение больше всего напоминает похороны. Особой радости не наблюдается. Чему радоваться, если половина орденов не заслужена вообще, а половина потерь — по нашей собственной вине…
Грустно. Не нравится мне такое награждение. Я иду следом за большим начальством и вижу, какие лица у моих парней награждаемых за "героический штурм". Пожалуй, впервые я вижу награждение, где улыбаются только награждающие…
Что это? То тут, то там, в шеренге экипажей на лицах появляется сначала недомение, а потом улыбки. Слышится даже еле сдерживаемый смешок. Что такое? Я скашиваю глаза. Матушка заступница, Перун охранитель! Танкист, совершенно не вовремя проснувшись, вылез из танка и теперь шествует вдоль строя ко мне. Подойдя, он с мощным урчанием начинает тереться о мои сапоги. Я замираю, ожидая взрыва. Какой-то бравый адъютант Гольдиони уже примеривается дать Танкисту пинка. Да гори оно все огнем! Это — мой кот, он в танке прошел такое, чего, ты макаронина, в жизни не видывал!
— Тронешь его — пристрелю! — я говорю тихо, но внятно. И поясняю, — Меня посадят, но ты, крыса, об этом не узнаешь!
Адъютант мгновенно делает вид, что вовсе собирался почесаться. Над шеренгами стынет молчание. Между прочим, насчет «посадят», это еще бабка на двое гадала. Арестовывать меня при всем личном составе полка — задачка, мягко говоря, не для слабонервных. Люди обозлены, и бунт, тот самый "русский бунт, бессмысленный и беспощадный" может полыхнуть от малейшей искры…