Национальность – одессит

Чернобровкин Александр Васильевич

— Куда поедем, барин? — спросил самый шустрый.

Как я уже понял, любой потенциальный пассажир для извозчика — барин, а после поездки социальный статус менялся в зависимости от наличия и суммы чаевых.

— В «Бристоль», — ответил я.

Эту гостиницы посоветовал мне Шая Лейбович Карапатницкий. После того, как он описал, где находится и какая она, я понял, что это будущая «Красная», в которой моя рота отмечала окончание мореходки. Было интересно пожить в ней и как бы вернуться в молодость.

— За рубль домчу мигом! — заверил он.

— До нее ехать десять минут не спеша по прямой, так что и за двадцать копеек довезешь, — сказал я.

Одессит обязан швыряться деньгами, но экономить на мелочах.

Толпа

самых наглых тут же отвалила от меня к другим пассажирам и при этом обогнула по дуге, как вшивого, моего бывшего соседа по купе, видимо, зная, что тоже не шлемазл и даже более того.

Остался только хозяин пролетных дрожек или попросту пролетки с опущенным верхом, сухощавый бородатый мужичок лет сорока пяти в заломленной на бок, шерстяной шапке-колпаке и зипуне, судя по акценту, выходец из средней полосы России:

— Садитесь, барин, отвезу за два гривенника.

Вместе с носильщиком он погрузил мои вещи, которых стало меньше. Подушку и одеяла я подарил кондуктору, у которого жизнь стала интересней. Пролетка была с черным кожаным сиденьем, старым, потрескавшимся, из-за чего казалось, что покрыто паутиной. Зато рессоры были хорошими, на брусчатой мостовой трясло не сильно.

Понурая гнедая лошаденка пропустила паровозик с высокой и как бы вздувшейся трубой, который тащил по рельсам три деревянно-стеклянных вагона-империала (с местами и на крыше) с пассажирами — наверное, местный вариант трамвая — в сторону моря, поскакала трусцой по улице Пушкинской. Почти в противоположном конце ее, на пересечение с улицей Полицейской, находилась гостиница «Бристоль». Мне показалось, что ничего здесь не изменилось: те же дома по обе стороны, те же толстые высокие каштаны, сейчас полуголые. Разве что асфальта нет и люди одеты по-другому. Возле одного дома дворник в военной фуражке без кокарды и в черном фартуке поверх старой солдатской шинели без погон сгребал в кучу разлапистые светло-коричневые листья на тротуаре, выложенном квадратными синевато-серыми плитами. Время было около девяти часов утра. Людей на улицах мало. Большая часть уже работает, служит, учится…

На перекрестке с улицей Успенской, которая после революции станет Чичерина и на которой я проживу несколько лет в экипаже мореходки, нес службу конный полицейский. Раньше мне попадались только пешие. То ли этот обеспечивал проезд какой-то важной персоны, то ли его начальство решило, что одна голова — хорошо, а две — лучше. И человек, и животное были неподвижны, благодаря чему казались памятником, сбежавшим с постамента.

На месте филармонии было другое здание, одноэтажное, с высокими арочными окнами и высоченным арочным главным входом, придающими сооружению восточный колорит. Как поведал извозчик, в нем располагается Новая купеческая биржа. Что ж, шумный базар — дело восточное.

Насколько я помню, гостиница «Красная» в советское время имела цвет названия только на первом этаже, а выше была бледно-розовая с белым, а у «Бристоля» стены желтовато-серые с белыми полосами. Белыми были и кариатиды по бокам от главного входа, поддерживавшие головами и одной рукой опоры балкончика над ним, а второй, ближней к двери, схватились за чугунные петли, из-за чего напоминали пассажиров тряского трамвая. Швейцар был в черной папахе и длинной, ниже колена, красной шинели с блестящими бронзовыми пуговицами в два ряда, из-под которой выходили черные сапоги с ровными голенищами, без «гармошки» в три-пять складок, как у щеголей-пролетариев. Убедившись, что пассажир пролетки прибыл именно к ним, швейцар обернулся к двустворчатой деревянной двери со стеклянными вставками в верхней части и длинными, с метр, рукоятками из бронзы, и молча кивнул. Тут же на улицу выбежали два подростка лет четырнадцати-пятнадцати в черных фуражках с названием гостиницы на околышке, красных коротких курточках с бронзовыми пуговицами в один ряд

и черных шароварах, заправленных в короткие черные сапожки. Схватив мой багаж, понесли его внутрь мимо швейцара, державшего дверь открытой.

Я заплатил извозчику двадцать пять копеек и предложил:

— После обеда мне нужно будет покататься по городу до вечера. Заплачу два рубля.

— Обязательно приеду, барин! — обрадовался он.

Уже начиная с фойе, становилось понятно, что «Бристоль», не побоюсь этого слова, изящней «Лоскутной». Чувствовалась в нем южная наполненность светом, воздухом, яркими красками. Это при том, что в советское время гостиница казалась мне казённой, мрачной. Электричество, телефон и лифт в наличии. И прислуга вышколеннее. Несмотря на то, что я не похож на большую часть их постояльцев, как догадываюсь, купцов и биржевых маклеров, оба портье в возрасте немного за тридцать встретили меня улыбками.

— В каком номере желаете остановиться? — спросил один из них, обладатель тонких коротких черных усиков уголками вниз, хотя шевелюра у него была буйная.

— С ванной и телефоном. Лучше на третьем этаже с окнами на Полицейскую, — уверенно произнес я, прикинув, что на втором наверняка номера люкс, а зачем мне так много и дорого?!

Пока портье просматривал список свободных номеров, его коллега с более «взрослыми» усами поинтересовался:

— Вы останавливались у нас раньше?

— Нет, знакомый посоветовал, — ответил я.

— Есть такой номер. Один остался. Три восемьдесят в день, — радостно оповестил первый портье. — Возьмете?

— Конечно, — согласился я и положил на стойку таможенный паспорт. — Пробуду у вас несколько дней, пока не найду постоянное жилье.

— Я прикажу, чтобы вам каждый день приносили «Одесский листок» с объявлениями. Там часто бывают предложения по квартирам, — пообещал второй.

Несмотря на всю вышколенность, первый портье не смог скрыть удивление, ознакомившись с записями в моем паспорте. Я подумал, что поразило его то, что какой-то штурман снимает у них номер. Оказалось, что больше заинтересовало место выдачи.

— Извините за любопытство, вы давно из Порт-Артура? — немного смущаясь, поинтересовался он.

— Выехал пятнадцатого ноября, когда японцы захватили гору Высокую и начали обстрел города не только из осадной, но и из обычной артиллерии. Оставаться там дальше было слишком опасно. На джонке, на которой я вывозил гражданских из Порт-Артура в Чифу, переправился в китайский Хулудао, оттуда по суше верхом на лошади, объезжая захваченные японцами территории, добрался до Мукдена, а дальше на поезде до Москвы и потом сюда, — подробно рассказал я и не удержался о хвастовства: — В одном переходе от Мукдена нарвался на японский патруль и убил из засады трех солдат.

Оба портье и оба мальчишки, которые принесли мой багаж, посмотрели на ружье в чехле, потом на меня, потом опять на него.

Я кивнул, подтверждая их предположение, и добавил ёмкую подробность:

— Патроны были заряжены волчьей картечью.

В общем, и в этой гостинице я получил свою минуту славы.

Номер тридцать шесть был меньше, чем в «Лоскутной», всего одна большая комната с кроватью, диваном, столом, тремя стульями и тумбочкой с телефоном и санузел с унитазом-«тюльпаном», умывальником, сидячей ванной и всего четырьмя полотенцами на вешалке. Настольный, деревянно-металлический, покрытый черным лаком телефон, раза в два больший, чем в годы моей молодости, был фирмы «Эрикссон», с такой же, как у настенного, трубкой с двумя динамиками и срабатывал после снятия ее. Рядом стоял черный высокий узкий деревянный стаканчик с двумя остро заточенными карандашами и лежали стопка маленьких листов бумаги для записей, путеводитель «Одесса и ее окрестности» тысяча девятьсот девяносто второго года издания и приклеенный в картонке лист с перечнем адресов, не меньше трех десятков.