Нация и сталь
Шрифт:
Во-вторых, штурмовым отрядам Людендорфа сильно помог туман. Природные катаклизмы оказались на руку почти побежденной Германии. В этом тумане словно угадывались декорации из оперы Вагнера "Сумерки богов". Во многом благодаря именно этой призрачной завесе штурмовым отрядам удалось прорвать оборону противника почти всюду, кроме севера.
В своем штабе, стоя у оперативной карты, Людендорф, понимая, что он в какой-то мере повторяет путь Бонапарта, буквально пригоршней снимал флажки, указывающие на последние очаги сопротивления его бравым ребятам. Неожиданная победа, в которую уже никто не верил, вдруг забрезжила на горизонте. Императорский поезд вместе с кайзером помчался на всех парах в ставку победоносных генералов,
Но французскому маршалу Фердинанду Фошу все-таки удалось погасить первый натиск штурмовых отрядов Людендорфа. Немцы явно устали от войны и начали допускать ошибки. Отряды постепенно отклонились от заданного маршрута и пустились грабить британские продовольственные склады. Первое наступление немцев было остановлено неподалеку от Амьена. Англичане уступили не только все то, что смогли отвоевать с таким трудом в кровопролитном сражении на Сомме в 1916 году, но и кое-что сверх того.
Однако Людендорф не собирался сдаваться и останавливаться на достигнутом. Неделю спустя после прекращения основного наступления, 9 апреля, его штурмовые отряды нанесли неожиданный удар у реки Лис. И снова густой туман помог немцам.
К концу апреля оборона британских войск не без помощи французов была наконец должным образом укреплена, и наступление немцев на Париж вновь было остановлено. Обещанная дата взятия столицы Франции (1 апреля) ушла в прошлое. Но Гинденбург и Людендорф не собирались сдаваться, и тот и другой чувствовали, что пробил час их бессмертной славы. В конце мая они предприняли ещё одно наступление в районе Шмен-да-Дам, надеясь отвлечь французские резервы с тем, чтобы можно было ещё раз ударить по английским позициям.
И вновь штурмовые отряды воспользовались помощью своего верного союзника, тумана, и вскоре, преодолев тридцать миль, вышли к Марне. Для французов и их союзников словно начал повторяться кошмар злополучного августа 1914 года. До Эйфелевой башни оставалось всего 37 миль. Людендорф рассчитывал на то, что на защиту Парижа союзники бросят все резервы, и тогда он сможет обрушить сокрушительный удар на командующего английским экспедиционным корпусом Хейга и сбросить его в Ла-Манш, захватив при этом нужные в стратегическом плане порты.
Операция готовилась Людендорфом с необычайной тщательностью и осторожностью. Никто и предположить не мог, что немцы скрытно к месту прорыва смогли подтянуть 4000 тяжелых орудий Круппа. Их перевозили в основном ночью. Днем же монстров Круппа скрывали в придорожных лесах. Даже копыта лошадей были обмотаны тряпками, чтобы не создавать ненужного шума. Скрип и железный скрежет заглушали отчаянное кваканье лягушек, брачная активность которых пришлась именно на это время года.
Новые модели крупповских пушек, которые сыграли решающую роль в третьем грандиозном прорыве Людендорфа, серьезно отличались от тех образцов, которые впервые смогли проявить себя при взятии фортов Льежа. Благодаря стараниям инженеров концерна дальность стрельбы была доведена до 81 мили. Парижане были обескуражены, когда тяжелый снаряд, выпущенный на расстоянии семидесяти семи миль от Парижа, взорвался на площади Республики. Новое орудие было снабжено и безупречной по тем временам оптикой, обеспечивавшей удивительную точность стрельбы даже на таком большом расстоянии. Бомбардировки французской столицы начались ещё 23 марта 1918 года и продолжались почти беспрерывно вплоть до 8 августа, который был назван немецким командованием "черным днем".
Его приближение уже было ознаменовано революционными событиями в России. Людедорф даже и представить себе не мог, насколько слабый у него тыл. Правление кайзера подходило к концу. Окопная война окончательно изменила мир, и прежним мифам и кумирам уже не было места. Масса почувствовала свою огромную силу и теперь оставалось только ждать, когда эта мощь и энергия проявит себя в такой же зверской форме, как это случилось в России.
"В первые дни февральской революции, - писал в своих мемуарах Керенский, - в здании Думы укрылись те бывшие чиновники монархического режима, которые вызывали особую ненависть населения. Днем и ночью революционная буря бушевала над арестованными людьми. Огромные залы и длинные бесконечные коридоры Думы были заполнены вооруженными солдатами, рабочими и студентами. Волны ненависти бились о стены. Стоило мне пошевелить пальцем, закрыть глаза и умыть руки, как вся Дума, весь Петербург и вся Россия захлебнулись бы в потоке человеческой крови, как это было сделано Лениным в Октябре".
Однако даже в относительно бескровную февральскую революцию в России все же не обошлось без массовых беспорядков и убийств. В том же Петербурге, о котором писал в мемуарах Керенский, за дверями государственной Думы, расположенной в Таврическом дворце, царил разгул анархии. Дикая радость победы смешивалась со вспышками насилия неистовствующей толпы. В Кронштадте, морской базе, расположенной рядом со столицей, матросы устроили кровавую расправу со своими офицерами: их убивали и зарывали трупы бок о бок с живыми. По улицам Петрограда взад и вперед с ревом проносились броневики, на башнях которых стояли революционные солдаты с развевающимися красными флагами. Пожарные команды, прибывшие тушить огонь в общественных зданиях, изгонялись солдатами и рабочими, которым доставляло удовольствие наблюдать за погибающими в огне прекрасными строениями. В особняке Кшесинской, официальной любовнице Николая II, все было перевернуто от подвала до чердака; прекрасный концертный рояль оказался разбит, ковры были залиты кровью, чернилами, а ванну забили окурками и не только ими. Масса показывала теперь, кто истинный хозяин.
Один из самых элегантных домов Петрограда был спасен благодаря сообразительности его владелицы графини Клейнмихель. Это её родственник, который участвовал в постройке железной дороги между Москвой и Петербургом ещё в середине девятнадцатого века, был упомянут в известном политическом стихотворении Н. А. Некрасова "Железная дорога". Еще до прибытия толпы сообразительная женщина заперла входные двери, закрыла ставнями окна и вывесила перед домом плакат: "Не входить. Дом является собственностью Петроградского Совета. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". В это время за закрытыми дверями хозяйка срочно упаковывала вещи и обдумывала план побега.
Некрасовские возгласы по поводу того, что русский народ "вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе", оправдались лишь в том смысле, что "бессмысленный и жестокий" бунт впервые вышел на огромное историческое пространство и готов был захлестнуть собой всю Европу. Вряд ли помещик Некрасов, который с удовольствием взимал недоимки со своих крестьян, обрадовался бы такому осуществлению своих пророчеств. Скорее всего, он так же, как и графиня Клейнмихель в тайне, за закрытыми дверями, начал бы упаковывать чемоданы, как это и делали многие представители прогрессивной интеллигенции, до этого неразумно призывавшие в своих писаниях святую, как им казалось, революцию.
В 1918 году настала очередь Германии. Хаос постепенно начал набирать силу и дал знать о себе на заводах главного оружейника страны, Густава Круппа. В этой цитадели стабильности, где все было предусмотрено "Генеральными предписаниями", казалось, нет места для каких бы то ни было социальных волнений. Но стихия Первой мировой не прошла стороной и царство Круппа. Во время своего визита кайзер Вильгельм II после банкета неожиданно для всех изъявил желание поговорить с народом. Это было во всех отношениях роковое решение.