Над горой играет свет
Шрифт:
— Вирджиния Кейт? Энди?
Я кивнула, озираясь по сторонам.
Мужчина взъерошил свои черные, с широкими полосками седины волосы.
— Вирджиния Кейт, когда я в последний раз тебя видел, ты была еще крошкой.
Мне нравились морщинки в уголках его глаз, они не пропадали, даже когда он не улыбался, нравилось, что у него чуть крючковатый нос. Были в его лице и мамины черты, я поняла, что это дядя Иона. Дядя хотел забрать у Энди чемодан, но брат крепко вцепился в ручку, будто боялся, что без этой тяжести снова взлетит ввысь.
А дядя не замолкал ни на минуту.
— Я
Я вымучила улыбку.
— Тетя Билли совсем потеряла голову от радости, узнавши, что вы едете.
Мы получили и мой багаж, сразу пошли к дядиной машине. Ехали долго-долго, в самую глубинку. Жили они в красивой долине, в трейлере, который выглядел совсем как настоящий домик, и чудесный. Встречать нас примчалась немецкая овчарка.
— Вот и Кайла, — сказал дядя, — любит погавкать, а сама и мухи не обидит. Она добрая, наша старушка.
Дядя Иона всю дорогу что-то рассказывал, рассказывал он и тогда, когда мы вылезали из машины, и когда мы гладили Кайлу, и когда шли к крыльцу. Размахивая рукой, показывал, что где растет.
— Тетя Билли сама все сажала в нашем садике. Сама за всем ухаживает.
А потом на крыльцо вышла и сама тетя Билли, вытирая руки о фартук. Высокая, черные кудри слегка припорошены сединой. Она подбежала к Энди и обняла.
— Энди! Как же вы долго ехали. А как ты быстро вырос, будто сорняки, вмиг. — Бросив взгляд в мою сторону, протянула вбок правую руку, чтобы и меня обнять. — Вирджиния Кейт, нехорошо это, когда родные становятся точно неродные.
Тело у нее было мускулистым и сильным.
Дядя Иона, сунув руки в карманы, улыбался. Но меня не проведешь, я заметила тайную боль в его глазах.
— Ну, вы все давайте в дом, а я пока вытащу из машины вещички.
Мы с Энди вошли в гостиную, опасливо прижав к бокам руки. Там был камин с выпяченной, будто пузико, каминной решеткой, шерстяной коврик, вся мебель из деревяшек, кожи и какого-то мягкого материала. Шкафчики были наполнены стеклянными и фарфоровыми фигурками — балерины, птички разные и всякие клоуны. Тетя Билли провела нас в коридорчик.
— Вот тут твоя комната, Вирджиния Кейт, а твоя напротив, Энди.
Она открыла дверь в мою. Я вошла, сама тетя осталась на пороге.
— Чувствуй себя как дома. — Она затворила дверь.
Покрывало было из хлопка, зеленое. На нем, опершись на подушки, сидели четыре куклы в нарядных платьях. Еще две, тряпичные, полулежали в кресле, а на комоде стояла Барби. Все куклы смотрели на меня недоумевающе, не понимая, что я, собственно, делаю в их гнездышке. Постучавшись, вошел дядя с моими чемоданами, улыбнулся во весь рот и тут же удалился. Я подошла к окну, глянула на горы, это были единокровные родичи моей милой горы.
Вот я и вернулась.
Разложив и развесив вещи, пошла к Энди.
Он тоже успел запихать свои пожитки в комод, их концы торчали
— Как тут у тебя здоровско.
Энди, пожав плечами, уселся на кровать с темносиним покрывалом. На прикроватном столике стояли резные фигурки. Он взял в руки собаку, погладил деревянный бочок.
В дверь заглянула тетя Билли.
— Надеюсь, комнаты вам понравились. Энди, там, на полке, комиксы малыша Путера, забери их себе. Я думала, он у нас поселится, но он захотел остаться там, где сейчас живет.
Она не сказала, где живет сын тети Руби, а расспрашивать я не стала.
— Скорее на кухню, ребятки. Всем нам полезно перекусить.
Мы ели крекеры с ореховым маслом, запивая холодным, как родниковая вода, молоком. Дядя рассказывал про медведей и про лютые зимы, как один человек замерз, и лошадь под ним тоже, и все это стряслось, пока бедолага пытался убежать от медведя, тоже, впрочем, замерзшего.
— Что-то я не припомню таких холодов, Иона. Ты малость перебрал. А то они забыли, какие у нас зимы.
— Замолчи, женщина, я рассказываю.
Стиснув его плечо, она встала.
— Ребятки, вы погуляйте, а если притомились, немного отдохните. И поедем в больницу.
— Ну а я в мастерскую, — сказал дядя, тоже вставая. Чмокнул тетю в щеку и вышел через черный ход.
Энди, разумеется, слинял тут же. Я подумала, что мужчины всегда норовят сбежать, оставить грязную посуду женщинам.
Я собрала стаканы и тарелки, сложила их в раковину, хотя тетя Билли сказала, не надо, она сама управится.
— А эта женщина хорошо вас воспитала, — вскользь заметила тетя, плеснув в раковину жидкого мыла.
Отмывая в горячей воде посуду, я смотрела в окно на цветы, их было полно, желтые, розовые и белые.
Я протянула тете чистую тарелку, а она сказала:
— Жизнь иной раз здорово шарахает нас по голове, верно?
Я только кивнула.
— Очень мне жалко твою маму и тетю. А вам, ребятки, сейчас, наверное, совсем невмоготу, хоть караул кричи.
Я засунула в стакан край кухонного полотенца и опять подумала про мертвую тетю Руби.
— Тетя Билли, как же это могло случиться?
— Ах, милая. Я толком и не знаю.
Я посмотрела на нее взглядом, означавшим «я уже не маленькая».
— Ладно, расскажу все честно, по-другому я и не умею. Твой дядя говорит, что у меня чересчур длинный язык.
Она снова уселась за стол и махнула рукой на стул напротив.
— Выложу тебе все, что знаю. — Подождав, когда я усядусь, продолжила: — Поддавали крепко обе, что мама твоя, что эта Руби. Она вечно втягивала твою маму в какую-нибудь беду. Иона пытался вразумить Кэти, но она, бывало, взглянет на него, как брыкливый мул, вот и весь разговор. — Тетя Билли вздохнула. — В общем, в тот раз Руби не сладила с рулем, их вынесло за край дороги, ну и грохнулись под откос. Пока вниз летели, несколько раз перевернулись. — Она стремительно провела рукой по слегка поседевшим кудрям. — Руби вообще на куски. Она ведь наполовину выпала из окна. А мама твоя, она внутри осталась, ее там швыряло о стенки машины. Но кто-то Кэти в тот день охранял, это точно.