Над краем кратера
Шрифт:
Летел я в Москву, где необходимо было побывать в библиотеке ГИНа – геологического института. Москва плавилась от жары. В поезде на Ленинград – «Красной стреле» стояла невыносимая духота. Я сел в кресло, в отупении следил, как мелькают за окном в июльском зное бесчисленные подробности станционных построек и служб.
Через час от Москвы внезапно и ощутимо похолодало. Я даже подумал: вентиляция испортилась, перестаралась. Но и солнце исчезло, а когда – не заметил. Становилось всё холодней и холодней. Извлек из чемодана куртку. По всему вагону щелканье, возня: все одеваются. Стало пасмурно. Ближе к Бологому прошёл как
Но тут прорвало новым дождем. Вечерело. За призрачной тканью дождя, по низу туч, тянулся сухой багрянец, бледнел, совсем поблек. И встал над полями, плоскими водами, вровень с полями, низко уходящими лесами и перелесками белесоватый свет, будто из зелени, такой раньше бархатной и сочно-сырой, из вод стально-голубых, из всего, что таило намек окраски, высосали цвет, надраили наждаком. И стало все белесоватым, лунатическим.
Тот же белесоватый свет стоял над городом, когда в одиннадцатом часу ночи я приехал на Московский вокзал, свез вещи в приготовленную мне заранее комнату в общежитии аспирантов, и поехал на Невский проспект, мутно блестевший в дожде. Давно забытое чувство ожидания гнало меня к Неве, Аничкову мосту с конями Клодта, к шпилю Адмиралтейства, – кораблю, грезящему дальними водами, все время держащему на весу гигантские якоря как бы за миг перед отплытием. Я признал в этом городе свою тоску и радость, я пугался смутных предчувствий и тревожных надежд, которые охватывали меня ветровыми порывами на невской набережной. А дождь не переставал хлестать по лицу парусом, косо выносящимся из-за зданий. И каждый поворот обдавал ожиданьем.
Дождь продолжался и на следующий день. И как всегда, в дождь жизнь на улицах была мимолетной. С утра торопились на работу, затем – с работы – в магазины, домой. Кто искал развлечений – бежал в театры, рестораны, кино. Все торопились мимо, сосредоточенно, подобно парашютистам в момент приземления, вися на ручках зонтиков, с голодным желанием в глазах: поскорее к теплу, к уюту. Улицы были моими, я жил их ненужностью, драгоценной россыпью колонн, лепных деталей, фризов. Глядят на них, причудливо-прекрасных, или равнодушно скользят мимо взглядом. Я подолгу стоял на мостах и глядел в бутылочно-зеленую, иногда глинисто-черную воду, всю в ряби от дождя. У меня была уйма свободного времени с обеда, и чудесно было его проматывать на улицах, площадях и набережных. И всё время передо мной стояла Светлана, подобно световой рекламе, которая перетекает со стены на стену, с фронтона на фронтон, словно бы преследует тебя, и от нее не сбежать.
К сожалению, я всегда небрежно относился к номерам телефонов, записывая их на клочках, которые почти тут же терял. Единственный обнаруженный мной номер в одном из карманов – был номер телефона Нины. Долго не решался позвонить. Наконец-то зашел на телеграф и заказал разговор. Нина удивилась, услышав мой голос:
– Ну, непутевый, откуда ты сейчас звонишь, не с Марса?
– Нина, ты всегда меня спасаешь. Как у тебя дела… С Маратом?
Она на секунду явно замялась, потом излишне бодрым голоском сказала:
– Все в порядке. Ты откуда звонишь, из недр Азии? Какого спасения ты от меня ждешь?
– У тебя случайно нет телефона Даньки? Ты не знаешь, где он?
– Знаю. Он давно вернулся, кажется, с Алтая. Работает здесь, в геологическом управлении.
– Кто тебе сказал, что я высоко пошел, – я насторожился, как волк идущий по следу. Чувствовалось, что это шло от Светланы.
– Об этом у нас только и разговору.
Данька, услышав мой голос, просто потерял дар речи.
– Данька, дорогой, рад слышать тебя. Звоню из Питера, наверно, в начале следующего года защищу диссертацию по исследованию юрских отложений в Каракумах. Данька, ты же у нас всегда был в курсе всех событий. Не знаешь, где Света?
Послышался знаменитый Данькин вздох и долгая пауза. Как всегда, Данька не знал, с чего начать, а у меня захолонуло в груди.
– Ну что ж, ты как всегда прав, я как та Матильда, что в центре событий. О твоих с ней приключениях в горах Крыма и в Каракумах она с большими прикрасами раззвонила на каждом углу. Прознал твой злой ангел, Юрка Царёв, что у вас такая пламенная любовь, не выдержал, стал искать с ней знакомство. Винюсь, я их и познакомил, чёрт меня бери. Понимаешь, он сильно болен.
– Знаю. Орел клюет ему печень.
– Какой орел?
– Ну, вспомни миф о Прометее.
– Короче. Знаешь самое сильное средство, которое привязывает женщину к мужику. Жалость. Она, вроде, его выхаживает. Про Лену знать не хочешь? Совсем захирела.
– Так все же, где Светлана? Она, что ли, с ним?
– Честно, не знаю. Где-то он то ли в больнице, то ли в санатории. Но это тщательно скрывается. Так странно, что ты зовешь ее – Светлана. Для нас же всех она – Света, Светка-нимфетка.
– Плохо ты ее знаешь, Данька, как и меня, охламона. Скажи, кто ее родители?
– У нее большое горе. Отца ты видел, он играл на фортепиано перед сеансами в кинотеатре на Комсомольской. Умер недавно. Кажется, выпивал. Мать в давнем прошлом была певичкой. Чувствуешь, откуда и вольность ее воспитания? Прости меня.
– Данька, не в службу, а в дружбу, узнаешь, где она, может и телефон, не ленись, звякни мне. У меня через пару недель в комнате будет телефон. Я сообщу тебе номер.
– Ух, ты. За что тебе такая честь?
– Тут диссертанты вообще в чести.
– Обогнал ты нас всех.
– Ну, бывай.
Я долго фланировал по улицам под дождем, переваривая сказанное Данькой. Опоздал на вечеринку, которую устроили в доме одного аспиранта. Естественно, заставили выпить «штрафную». Теперь я был на выпивку мастак. Рядом со мной сидела симпатичная девица, уже «теплая». Тем не менее, мы с ней разговорились на геологические темы. Со стороны это должно быть довольно смешно, когда женщина и мужчина, явно изучающие друг друга, как говорится, на предмет влечения, прикрывают это научными рассуждениями.
По-моему, парень, сидевший от нее по другую сторону стола, был с ней. Но он уж очень сильно набрался, напоминая мне меня самого, когда я не вязал лыка. И когда я, узнав, что она уроженка Ленинграда, шепнул, что готов ее провести домой, она немедленно согласилась.
Грустно признаться, но мне всегда везло на короткие связи. По дороге, в каком-то подъезда мы начали целоваться. Лица наши и волосы были мокрыми от дождя. Несколько раз безуспешно пытался узнать ее имя. Она была не настолько пьяна, чтобы сразу пустить меня к себе, хотя я был достаточно настойчив. Наконец уступила в одном: назвала свое имя: