Над Самарой звонят колокола
Шрифт:
– А откуда вам ведомо про господина полковника и его приход? – Сержант оказался не из простачков, и только находчивость Тимофея Падурова спасла их от возможной беды.
– Да от бежавших из Чернореченской крепости казаков. Они и вселили радость в горожан и солдат гарнизона.
Сержант вновь пристально оглядел задержанных – коль под одеждой какое оружие припрятали да идут со злым умыслом, много натворить сумеют дюжие молодцы.
– Тебя одного введу, а не всем скопом. Кинжал, пистоль есть?
– Вот, только пику по дороге добыли, – отозвался Тимофей Падуров, передал ее Маркелу Опоркину и пошел вслед за сержантом. У паперти перекрестился на темные, задрогшие на студеном ветру соборные кресты.
– Спаси и помилуй, – прошептал Тимофей Иванович, входя вслед за сержантом в церковный пристрой для сторожа, где собрались офицеры корпуса.
Совещание у полковника Чернышева еще не кончилось: к единому мнению так и не пришли.
– Кто таков? – уже без особого интереса спросил полковник у сержанта, разглядывая казака лет за сорок, с заметной сединой в бороде, бравого, с несколько грубоватыми чертами лица. Его глаза, серые и живые, свидетельствовали о присутствии природного ума и сметливости. Сильные руки по-уставному прижаты к бокам.
– Должно, еще один курьер от храбрейшего генерала Кара, – с нескрываемой насмешкой обронил майор Естифеев.
– Никак нет! Имею честь представиться господину полковнику – сотник Татищевой крепости, депутат комиссии о сочинении проекта нового Уложения Тимофей, Иванов сын Падуров, – на едином дыхании четко и подробно отрапортовал Падуров.
– Откуда пожаловал, сотник? – Полковник Чернышев приблизился вплотную, непроизвольно потянул было руку к его бороде, чтоб допросить с пристрастием, да вовремя опомнился – этот сам пришел, а не привезен повязанным.
– Из богом проклятой воровской шайки, господин полковник. – И Падуров толково, не сбиваясь, рассказал, что после захвата воинством самозванца Татищевой крепости и умерщвления тамошнего коменданта полковника Елагина и бригадира Билова, присланного губернатором в помощь ему, почти все зажиточые казаки принуждены были под страхом смерти присягать самозванцу, в надежде потом сыскать удобный случай снова уйти в войско государыни Екатерины Алексеевны, помня принесенную ей присягу.
– А мне милость от матушки-государыни была оказана особая. Вот, у сердца ношу. – Падуров расстегнул теплый кафтан под полушубком и показал вдетую в петлю на золотой цепочке золотую овальную медаль.
Полковник Чернышев несколько грубовато сдернул медаль с шеи сотника, подошел к подсвечнику, вгляделся. Медаль была подлинная: на лицевой стороне выбито вензелевое Ея Императорского Величества имя. Перевернул – и на обороте подлинное изображение: пирамидка, увенчанная императорской короной, и надпись «Блаженство каждого и всех», а внизу дата: «1766 год, декабря 14 день».
– Счастье твое, сотник, что медаль не поддельная – висел бы ты на крепостных воротах! – Полковник Чернышев отдал сотнику медаль, и пока тот старательно надевал ее под кафтан, отошел от Падурова, продолжая пристально всматриваться в сотника, стараясь по лицу дознаться о помыслах: сам ли прибежал из плена, а может, подлазчик подлый? Но у бородатого крупноголового бывшего казацкого депутата и тени тревоги в глазах не было.
– Готов служить в вашем отряде простым урядником, господин полковник. Уведомить смею, что бежавшие из Чернореченской крепости казаки известили самозванца о вашем подходе к Оренбургу, а посему вас могут караулить у города. Я же по доскональному знанию здешних мест особое рвение готов приложить и тем подтвердить свою сыновнюю любовь к истинному божьему избраннику на высшую власть, – весьма двусмысленно проговорил Падуров.
– А лоб крестишь двоеперстием… Видел я, когда тыкал себя перстами по-старообрядчески, на икону не глядя, – проворчал майор Естифеев, косясь на казацкого сотника.
Падуров четко повернулся к майору, рассудительно ответил:
– Не в том ныне главный грех, господин майор, кто держится по родительскому завету старой веры, а в том, кто коварством умыслил власть держать, делая попытки изничтожить истинного божьего избранника!
– Грамотен, вижу, – буркнул майор.
– По грамоте и уму был избран в депутаты, чтоб глупыми речами не осквернять драгоценного слуха государыни. В грамоте своей порока не вижу…
Полковник Чернышев прервал их препирательства:
– Сказываешь, сотник, что окрестные места хорошо тебе ведомы?
– По здешней округе и ночью могу пройти безошибочно, будто пес по родному подворью.
– Он тут свой, как цыган на конной ярмарке, – вновь съязвил майор Естифеев и сделал вид, что сплевывает себе под ноги.
Падуров пыхнул злым румянцем, тут же ответил майору:
– Счастье ваше, господин майор, что не дворянин я! Но за оскорбление ответ держать потребую! Не конюх я ваш! Вас жизнь еще не мяла, а у меня терто полозом по шее не единожды! Закончится сия баталия под Оренбургом – свидимся как ни то… И смею вас заверить, сколь раз ни стрелял я влет, ни одна пуля мимо не уходила!
Майор Естифеев рванулся со стула, готовый тут же принять вызов, но полковник Чернышев возвысил голос, и все собрание встало, слушая решение командира:
– Господа офицеры! Через час выступаем. Никакого барабанного боя! Без гвалта, ругани и сутолоки. Впереди пойдут калмыки и самарские казаки, за ними обоз с провиантом, за обозом гренадеры в санях. Вам, подпоручик Кутузов, с вашей полуротой прикрывать арьергард корпуса. Готовьтесь, господа офицеры. Всевышний Бог и темная ночь нам в помощь. Да смотрите за своими солдатами, чтоб в санях не спали. Похватают тогда нас воры, как ярыжек кабацких, кои лыка уже не вяжут!
Илья Кутузов вышел последним. Натягивая рукавицы, замедлил шаг у крыльца и услышал, как казачий сотник Падуров говорил своим товарищам:
– Нам, братцы, доверено господином полковником быть в проводниках. Оконфузиться нам никак негоже!
– Да уж потрафим господину полковнику, весьма доволен будет, – рассудительно ответил высоченный и плечистый казачина. Молоденький солдат повернулся в сторону церкви, размытый лунный свет упал на безусое румянощекое лицо. Илья Кутузов едва не завалился в сугроб, надутый у паперти, шагнув мимо ступеньки.