Над Самарой звонят колокола
Шрифт:
– Правь к церкви! – приказал полковник Чернышев командиру Ставропольского батальона. Майор Естифеев повернул головные сани к церкви, наказал капитану Ружевскому:
– Людей отогреть! Пушки зарядить и держать в готовности к стрельбе, вокруг церкви расставив для круговой обороны… Идем во тьме, ощупью, будто воры в чужом амбаре… Так и к дьяволу в пасть угодить недолго!
Кабы знал вперед, не говорил бы так – «пасть дьявола» и в самом деле была не за горами.
Шестеро всадников наехали на Илью Кутузова
– Господин офицер, погодь трошки!
«Воры! – пронеслась в голове жуткая догадка. – Въехали в наш лагерь, как к себе домой!» Рванул из-за пояса пистоль, изготовился стрелять в приближающиеся фигуры: луна светила сквозь тучи еле различимо, и страшного вида всадники выросли во тьме едва ли не вдвое.
Сумрачный казак успел-таки остановить Илью, сказав с явной насмешкой:
– Не горячись, ваше благородие, погодь пулями кидаться! Я послан от генерала Кара к полковнику Чернышеву, а с собой двух воров-изменников веду. Проводи к командиру.
Илья Кутузов догадался, что перед ним не рядовой казак, если с офицером разговаривает столь независимо, как с равным, остановил разъезд из трех волжских казаков и приказал им сопровождать нежданных визитеров. Казаки с ворчанием – который день на ветру и без горячей пищи! – поехали позади незнакомцев. Двое из них, закоченевшие до зубного лязга, ехали повязанными, не имея возможности согревать себя хотя бы размахиванием рук.
У церкви пленников ссадили на землю, кулаками в спину втолкнули в еле освещенное помещение, битком набитое солдатами.
– Господин полковник здесь? – громко спросил Илья Кутузов.
Из ближнего угла отозвался капитан Ружевский:
– Командир в соседнем доме, удостоен чести быть званным на ужин к местному священнику. Ежели хочешь перекусить, то обещано и нам горячих щей, только попозже. Матушка-попадья всенепременно расстарается для храброго воинства государыни Екатерины Алексеевны, как перед этим старалась угодить набеглым атаманам. Тьфу, пропади ты пропадом! И что за народец в этих краях?
Илья Кутузов не дослушал капитана, обратился к старшему из казаков:
– Идите за мной.
Дверь в низеньком домике местного священника отыскали на ощупь, надавили плечом, и она отошла. В сенцах густо пахло сухой полынью и березовыми вениками.
«Ишь ты! – усмехнулся Илья Кутузов. – А здешний батюшка любитель попариться!» – И с порога, вскинув руку к треуголке, доложил: – Господин полковник, прибыли курьеры генерала Кара с двумя повязанными ворами. Прикажете ввести?
Полковник Чернышев уже отужинал. На столе свистел струйкой пара начищенный до блеска самовар, по пустым блюдцам разложены комочки колотого сахара. Полковник переглянулся с майором Естифеевым: равнодушное лицо командира батальона не дрогнуло ни одним мускулом, словно он заранее знал, что именно скажет столь долгожданный курьер.
По знаку командира корпуса Илья Кутузов
Старший из казаков снял с головы черный бараний малахай, перекрестился на образа, прохрипел простуженным голосом:
– Представляюсь вашему высокому благородию – атаман Сакмарского городка Прохоров. Нами ухвачены два илецких изменщика, крались от воровского скопища, которое сражалось с господином генералом Каром, к главной воровской шайке Емельки Пугачева в Бердинскую мятежную слободу с важными вестями.
Полковник Чернышев решительно поднялся из-за стола, подошел к пожилому казаку, взял его за мокрую бороду, резко поднял голову:
– Зри мне в глаза, разбойник! Кем и с какой вестью послан? Говори истину, как при последнем соборовании, коль жив быть хочешь! Ну, что язык сглотнул? Говори!
Казак лет пятидесяти, чернявый и довольно красивый лицом, не выказал ни малейшей доли робости, не завилял черными глазами. Он дернул головой, чтобы избавиться от цепких пальцев полковника, ответил, не скрывая дерзости:
– А с какой вестью иду – так это разве только для вашего высокого благородия тайной осталось! Послан я от государевых атаманов к Петру Федоровичу с радостной вестью: генерал Кар ныне откаркался! И надолго, потому как бит напрочь, а сам, с ощипанным хвостом, едва утек, бросив солдат своих на милость государя…
Чернышев побагровел лицом, брезгливо отдернул руку от влажной бороды, отступил на шаг. И сорвался вдруг, закричал на казака:
– Брешешь, собака! Брешешь, воровская сволочь! Не может такого случиться!
– Брешет воистину собака, ваше высокое благородие, а я государя-батюшки верный слуга, – с достоинством ответил казак. – А только вести мои точнее некуда. Знаю и то, что вы сами со своим корпусом маршируете из Симбирска. Позвольте нижайше поклониться вам от господина порутчика Карташова, самолично мною взятого в плен. Он и его гренадеры столь беспечно ехали воевать, что даже ружья не успели зарядить: сонные были повязаны нашими казаками. Башкирский полк перешел к государю Петру Федоровичу целиком, еще до сражения. А ты, ваше высокое благородие, кричишь, собакой обзываешь, не разобравшись. Стыдно так-то перед офицерами…
Полковник Чернышев сцепил пальцы за спиной – вдруг возникло дикое желание выщелкать насмешливо сверкающие зубы этому дерзкому до сумасбродства вору и разбойнику.
«Господи, – опомнился он и закусил от досады нижнюю губу. – Не этого вора надобно хлестать по наглой морде, а бездарного генерала Кара! Проклятый немец! Сгубил корпус, проспал противника! И меня оставил одного перед полчищем изменивших долгу казаков и озверевшего мужичья!»
– Уведите их! Да берегите пуще глаза! Сбегут – о нас донесут своему разбойному «царю» Емельке Пугачеву.