Надежда
Шрифт:
Теперь каждое утро девочка начинала с «проведывания» своей подопечной. Дни бежали, а Пеструшка все сидела и сидела на яйцах. Спускалась только поесть да попить. А Дашенька в это время залезала на чердак и разглядывала яйца. Их было три. И ничем они не были примечательны.
И вот настал день, когда наседка заволновалась. Она то вскакивала, то опять садилась на гнездо. Дашенька сидела на верхней ступеньке лестницы, и, затаив дыхание, ожидала чуда. Вдруг Пеструшка опять вскочила и затрясла крыльями. Потом затихла, повернула голову к гнезду и наклонила ее, будто прислушивается. Одно из яиц шевельнулось. Послышалось легкое шуршание, и маленькая головка высунулась откуда-то снизу из-под яйца. Курица осторожно ударила
Дашенька вбежала на кухню и закричала:
— У меня теперь свой цыпленок!
— Боже мой, откуда? — всплеснула руками бабушка.
Пришлось Даше сознаться во всем.
— Поздних цыплят трудно растить. Когда похолодает, придется в хате держать, — не разделяя радости внучки, уже спокойно сказала бабушка. — Ты поменьше с ним возись, иначе наседка может бросить остальных маленьких. А без матери они пропадут. Если только ты не станешь наседкой, — пошутила бабушка. — А где же остальные? — вдруг опомнилась она.
Но так уж получилось, что оставшиеся два яйца оказались «болтышами». Пеструшка была хорошей матерью и не бросила единственного малыша. Она ревниво оберегала его от Даши. Но перебороть ее не смогла и смирилась, только сердито квохтала и не отходила от второй «мамаши», когда та брала «сыночка» на руки. Даша назвала петушка Цыпулькой и все свободное время отдавала ему. Сначала пушисто-желтый цыпленочек отзывался на зов родной и приемной матери. Но когда ему исполнилось десять дней, он на зов обеих мам побежал к Даше. Она была рада до слез. А когда Цыпульке исполнилось две недели, Пеструшка, очевидно не выдержав конкуренции, оставила сыночка на попечение Даши. И теперь, куда бы ни шла Дашенька, малыш следовал за нею.
А вскоре произошел случай, который потряс Дашеньку и заставил взрослых всерьез задуматься о животных и их способностях.
Как-то купалась Даша в пруду, что находится в конце нашей улицы, а цыпленок гулял по берегу. Тут же с торжественной важностью ходили гуси, вперевалочку бродили утки. Один отставший от семьи утенок выскочил из воды, встряхнулся и по-ребячески быстро поковылял к мамаше в кусты. Другой, наоборот, неожиданно дал стрекача от степенного семейства. Даша остановилась там, где ей по колено и в шутку позвала своего петушка. Он заволновался, забегал, громко запищал. Даша продолжала настойчиво звать цыпленка. Он осторожно вошел в воду, замочил лапки и испуганно отскочил назад. Даша кричала все громче и призывнее. Вдруг Цыпулечка звонко, тревожно запищал, бросился в воду и поплыл, судорожно хлопая начавшими оперяться маленькими крылышками. Головку он так вытянул вперед, что шейка казалась тонкой веревочкой. Намокший пушок торчал на ней отдельными пучками-сосульками. Он спешил на призыв Даши о помощи, он хотел спасти своего лучшего друга! В барахтанье цыпленка было столько решимости, а в неловких движениях столько смешного и жалкого, что Даша выхватила мокрый испуганный, измученный комочек из воды, с необыкновенной любовью прижала к груди и стала целовать дрожащего от страха и холода мужественного верного друга. В глазах ее были слезы, в душе буря восторга и нежности. Взрослые, сидевшие тут же на берегу, прекратили разговоры, притихли, удивленные и восхищенные геройством цыпленка.
«Я слышала о верных собаках, об умных и преданных лошадях, я даже маленькой сама видела, как утята, оставшись без матери, ровной цепочкой ходили за четырехлетним мальчиком, сыном хозяйки. Но чтобы цыпленок бросился в воду?! Если бы не видела сама, — ни за что не поверила бы», — говорила я бабушке, потрясенная
ДЕТСКИЙ ДОМ
Колодец — культурный центр улицы. Он расположен напротив нашего палисадника. И когда я вожусь во дворе, иногда слышу громкие разговоры женщин. Вот и сейчас мою я ноги в тазике, перед тем как идти на станцию, и слышу:
— Не понимает он меня, злится... — жалуется одна.
— За чужой щекой зуб не болит, — сочувствующе говорит моя бабушка.
— Представляете, послала дочку в сельпо за макаронами, так Петровна черных, заплесневевших ей насыпала. Думает, если ребенок, так можно!
— С ней и взрослый не сладит, — заметила молодая невестка Никитиных.
— Ну, уж кто Петровну обманет, тот и трех дней не проживет, — смеется моя бабушка.
— В прошлом году закончила курсы Аллочка Башметьева с Никипеловки, и пристроил ее отец в сельмаг, так съела ее Петровна. Каждый месяц недостачи выставляла. Отец трижды заплатил, а потом и говорит: «Иди, дочка, на швею учиться. Сама за себя отвечать будешь...»
Выглянула я из-за плетня и обратилась к бабушке:
— Натаскать воды?
— Иди на станцию. Мне пока одного ведра хватит.
Сегодня на станцию пошла другой дорогой, через парк. В тени не так жарко. «Листья на деревьях темно-зеленые, значит, лето пришло. Солнце ярче — горизонт шире», — думала я, разглядывая аллею. Вижу странную картину: на двух длинных лавочках неподвижно сидят маленькие дети, на мой взгляд, от двух до пяти лет. Остановилась. Личики у малышей скучные, безразличные. Даже глаза неподвижные. Сидят, нахохлившись, как воробьи после дождя. Чистые, умытые, но не живые. Неподалеку воспитательница возится с обыкновенным мальчиком лет четырех: играет с ним в прятки, смеется, что-то рассказывает ему. Я невольно сравнила его с теми, что на скамейках, и в груди возник неприятный холодок. Не смогла преодолеть охватившее беспокойство и пристала с разговором к воспитательнице:
— Внук?
— Да, от дочки.
— Почему эти такие?..
— Неполноценные, — откликнулась словоохотливая женщина, — брошенные родителями. Вот у этой в четыре года было всего семнадцать килограммов весу. Откормили. Ходит уже. А этому три года, а он ни одного слова не говорит. И эти заторможены в развитии. «Детдомовские», — догадалась я. Откуда их столько? Со всей области собрали? — думала я, заглядывая в глаза каждому малышу.
— А вы им сказку почитайте. Им же скучно сидеть.
— Не поймут. Они же пропащие.
Я сорвала травинку и провела ею по ладошке грустной черноглазой девочки. Она не шевельнулась, только рука чуть дернулась и замерла. Тогда я растерла лист тополя и дала ей понюхать. Девочка с непонятным выражением личика посмотрела на меня и опять замерла. Я сняла ее со скамейки и повела за руку по дорожке. Малышка шла неуверенно, мягкая теплая ручка вяло лежала в моей.
— Посади ребенка обратно! Эдак они разбредутся по всему парку. Кто мне назад перетаскивать их будет? Ты, что ли?
— Мне скучно, я поиграю с нею и сама на лавочку посажу, честное слово. Разрешите, пожалуйста! — попросила я.
— Около лавки играй, — все еще сердясь, добавила женщина.
Я нарвала лютиков, незабудок, ромашек, посадила девочку на колени и стала рассказывать ей про цветы, траву, небо. Девочка молча прижалась к моему плечу. Я обняла ее и тоже замолчала, вспоминая про свою детдомовскую подружку Валю, у которой в семь лет никак не получалось правильно сложить два плюс три.
Прибежали мои друзья. Я пошла с ними на станцию и совсем забыла о малышах. Но на обратном пути опять увидела печальную группу на тех же лавочках. Проходя мимо, невольно взглянула на черноглазую. Она шевельнулась и еле заметно подалась в мою сторону. Я обрадовалась и улыбнулась ей. Но она уже погрузилась в странную дрему.