Надежда
Шрифт:
Милый мой дружок! Витек, моя домашняя жизнь не течет плавно. Она идет рывками от одного грустного события к другому. До сих пор пребываю в странном заторможенном состоянии, как бы в тумане, из которого никак не могу выйти, вернее даже не пытаюсь. Дни протекают сквозь пальцы, как вода, без острых ощущений, ярких моментов. Они скучные, словно сухие листья. Ритм жизни медленный. Я бреду по ней бездумно, зажатая кольцом своих монотонных, бесконечных мыслей о невезении, об одиночестве, о своей ненужности. Я поглощена только ими, вижу все через колючую проволоку издевок отца, через толстое стекло его безразличия, скрытой враждебности. Всякая обида в моих глазах вырастает до гигантских размеров. Его упреки я всегда воспринимаю трагически. Ты же помнишь, я все переживаю слишком горячо и нервно, всем сердцем. А он словно раскаленным железом касается моих изболевшихся ран. Я неукоснительно следую указаниям матери, но она постоянно посягает на редкие минуты моей настороженной свободы, на желание уединения. Когда она грубо, с неумеренным рвением, одергивает меня, я теряюсь, и слезы нескоро высыхают
Мысли незаметно скатываются в круг привычных детдомовских размышлений. Странно, но чаще всего я думаю о деревенском детдоме. Мои воспоминания о давнем, о Витьке кажутся прекрасней оттого, что им нет возврата? Почему я в прошлом нахожу все святое и прекрасное?.. Нет, не все было хорошо... Холодные годы раннего детства... Осколки бед и обид вонзаются в сердце, вижу потоки своих и чужих слез... Откуда это глубокое чувство связи с детдомом?.. Может, лучше бы взорвать прошлое, обрушить? Мысли тревожат, но четко не всплывают в сознании. Но все равно вновь и вновь возвращают меня к раннему детству... Витек, мои письма к тебе — дневник страданий и переживаний, в нем мучительные страницы моей жизни.
Теперь мне не к кому прислониться душой. Отец не хочет меня удочерять. Надолго ли я тут? Что впереди? Сколько еще предстоит мытарств? Неизвестность и неприкаянность давят, сгибают. Накопившаяся печаль того и гляди задушит меня. Я слишком погружена в свои обиды? Я чувствую себя виноватой даже тогда, когда вовсе не причастна? Спасает царство белых облаков, отрешенность от реального мира. А здесь — серая пыль, серое холодное небо и маленькое, как точка, усталое тоскливое сердце. Тоска всегда подкрадывается незаметно. Меня мучает глубинная темная бездна незнания семейных тайн. Я знаю то, чего знать не следовало. Я многого не понимаю или представляю превратно, и поэтому не могу распутать причудливый клубок отношений между взрослыми. Недавно заметила, что ко мне иногда боятся подходить даже дети. Я их отталкиваю безразличным, тоскливым взглядом? Некоторые взрослые сторонятся меня, моего молчания, резкости. Не хотят увидеть мои слезы? Не знают, как ко мне подступиться? Я и сама не знаю, как выйти из состояния отупения. Меня ничего не радует. Что бы ни делала, мыслями я возвращаюсь к своим бедам. День, ночь. День, ночь. И все. В этой жизни я посторонний наблюдатель. Только школа мне в радость!
Глава Третья
Я - ПИОНЕРКА!
С сентября весь класс готовился к самому важному празднику этого года — вступлению в пионеры. Мы читали вслух «Пионерскую правду», книжки про знаменитых пионеров. А про Володю Дубинина, именем которого названа наша пионерская организация, все знали наизусть. Сходили на фильмы «Кортик», «Судьба барабанщика» и с пионервожатой обсудили их. Говорили про мужественные поступки детей в войну, про чувство долга и ответственность перед школой, товарищами, родителями. Разбирали смысл слова «Родина». Спорили о трудолюбии в физическом и умственном труде, еще о терпении, терпимости и честности. Анна Васильевна требовала от нас для лучшего понимания приводить примеры из личной жизни. Это было самое трудное. Но мы очень старались. Некоторые даже чересчур. Тамара Лагутина поставила Вите Стародумцеву двойку за грязные руки. Он обиделся, насупился, но промолчал. А Валя вступилась за него и рассказала, что он с отцом трактор чинил, а от мазута руки сразу не отмываются. Анна Васильевна похвалила Витю и попросила не обижаться по мелочам, быть проще и откровенней с друзьями. А потом провела диспут-беседу о чувстве меры, об уважении друг к другу. Мне Анна Васильевна дала задание проверять, как ребята запоминают торжественное обещание. Ко
— Как ты заучиваешь торжественное обещание?
— Очень просто. Рисую круг на заборе и рассказываю перед ним.
— Зачем круг нужен? — удивилась она.
— Чтобы не отвлекаться. Без него взгляд по забору бегает, — объяснила я.
Вскоре все ребята стали так учить.
За этот год мы очень повзрослели и посерьезнели.
— Пчелки вы мои, — улыбалась Анна Васильевна, видя, как старательно на переменах ребята проверяют друг у друга тетради, просят рассказать правило или стих.
Мы нравились сами себе. Честное слово, мне так казалось. Наш класс полным составом заслужил право быть принятым в пионеры. А в параллельном — только две трети. Я спросила у старшей вожатой:
— А может, лучше всех сразу принять? Им же обидно.
— У них должен быть стимул, — ответила Зинаида Васильевна.
— Мне бы этот стимул не помог. Я бы обиделась, — возразила я.
Но вожатая не согласилась со мной.
И вот наступил апрель. Надо было решать вопрос с пионерской формой: белой блузкой и темной юбкой. Я не решалась попросить мать купить мне новую юбку, поэтому обратилась к бабушке. Она выделила мне кусок черного сатина. Я сшила его по краям, снизу большой запас ткани оставила, чтобы одной юбки до вступления в комсомол хватило, а сверху вставила резинку. Получилось здорово! С блузкой было сложнее. Бабушкина, что еще смолоду лежала — большая. Резать хороший материал жалко. А время шло. Я волновалась, боялась подвести учительницу. Но буквально за неделю мать сама принесла тонкого батиста и повела меня к соседке, что жила в землянке от нас наискосок. Мы спустились по ступенькам и попали в чистенькую комнатку с земляным полом и окошками у самого потолка. Тетя Зоя сняла мерки и пообещала сшить ко времени. И вот наступил долгожданный день — Первое мая. После демонстрации учащиеся собрались в сельском клубе на сцене.
Когда зазвучала торжественная музыка, занавес раздвинулся, и мы увидели перед собой полный зал взрослых людей. Они стояли в проходах, сидели на подоконниках. У меня от волнения поплыло перед глазами. Звонкий голос ведущей объявил, что в этот великий праздник народов всего мира учащиеся четвертых классов станут достойной сменой своих отцов и матерей, юными пионерами, продолжателями великих... Слова шли откуда-то издалека. Все происходило как в тумане. Я пощипала себя за ногу. Помогло. Хорошо, что первые строчки торжественного обещания мы говорили хором. Я успела настроиться. До чего же Анна Васильевна умная! Все понимает! Потом каждый произносил свои слова. Когда очередь дошла до Володи Корнеева, он со страху начал «экать», но Эдик Набойченко не растерялся и подсказал ему. Ветераны войны повязали нам галстуки, каждому пожали руку и напутствовали добрыми словами. Потом выступил директор колхоза и рассказал залу, какие мы хорошие и поблагодарил наших родителей пофамильно, что вызвало бурю радости у взрослых. Потом мы вдохновенно и восторженно пели песни о родине, о березах и пионерах-героях. После концерта зрители расступились, и мы под барабанный бой с красным флагом прошли через весь зал. Когда вышли на крыльцо, сияло яркое солнце, блистало голубое небо. И вдруг непонятно почему из чистого неба брызнул крупный теплый дождь. Капли радужно светились. «Дождь и гром — к счастью», — говорили взрослые. Переполненные восторженными чувствами, мы весело заплясали по двору. Мы не могли говорить, а просто скакали и кричали. Такого внутреннего подъема, гордости за себя, за друзей и удивительно радостного состояния души у меня еще не было. За одиннадцать лет это был самый счастливый день моей жизни!
Бегу домой через школьный парк. Согретые теплым майским ветерком от восторга пробуждения резвятся березки. Радостно трепещут их еле заметные листочки. Потупили очи осинки, нарядом весенним смутясь. На дубах еще не проснулись почки, а ярко-зеленый мох уже стекает по мощным стволам. Весна поет всем мелодию счастья!
— А вы помните, как вступали в пионеры? — спросила я вечером у матери.
— Конечно. Зимой нас принимали, перед Новым годом. Шарф я всегда спереди завязывала, а тут галстук поверх пальто выпустила. Радостно мне было, гордость распирала. Хотела, чтобы все видели, что я уже пионерка.
Не стесняюсь похвалиться. Пионеркой я была очень хорошей. Эти годы были освещены восторженным восприятием всего происходящего. И что бы мне ни поручали делать, как бы мне трудно ни было, я все выполняла с удовольствием, потому что знала — каждый день своими делами доказываю себе и всем вокруг, что достойна звания пионера, приношу пользу классу, школе, родине.
РОДИНА Н.С. ХРУЩЕВА
Я с большим интересом слушала разговор родителей о предстоящей поездке на родину главы нашего государства Никиты Сергеевича Хрущева. И, конечно, тут же попросила взять меня с собой. Еле уговорила.
На грузовой машине шофер поперек кузова прикрепил доски с крючками — лавочки. Учителя сели у бортов, а школьники в середине. Раннее прохладное утро встретило нас платиновым маревом, сливочными и бледно-розовыми медленно скользящими облаками, холодным ртутным блеском речушек, раскрывающимися и последовательно захлопывающимися веерами зеленых рядов и серых междурядий посадок. Притушенный свет, приглушенные краски. Прелесть!
Одна череда одиноких деревьев сменяет другую. Проплывают малонаселенные линялые деревеньки с подозрительно выглядывающими из-за покрытых черными шрамами стволов берез подслеповатыми, приземистыми хатками. К ним прижимаются ветхие сараи. Кучки домов окружает бледный серо-зеленный осинник или блеклый дымчатый терновник. Неподалеку пасутся простодушные, безразличные, вялые коровы. Птицы спросонок неспешно пробуют голоса.