Надежды маленький оркестрик

Окуджава Булат Шалвович

Старинная солдатская песня

Отшумели песни нашего полка,отзвенели звонкие копыта.Пулями пробито днище котелка,маркитантка юная убита.Нас осталось мало: мы да наша боль.Нас немного, и врагов немного.Живы мы покуда, фронтовая голь,а погибнем – райская дорога.Руки на затворе, голова в тоске,а душа уже взлетела вроде.Для чего мы пишем кровью на песке?Наши письма не нужны природе.Спите себе, братцы, – все придет опять:новые родятся командиры,новые солдаты будут получатьвечные казенные квартиры.Спите себе, братцы, – все начнется вновь,все должно в природе повториться:и слова, и пули, и любовь, и кровь…Времени не будет помириться.

Жизнь охотника

К. Ваншенкину

1

Первый

день, первый день!Все прекрасно, все здорово,хоть уже на всем второгоднялежит косая тень.

2

День второй – день чудес,день охоты, день объятий,никаких еще проклятийни из уст и ни с небес.Всё пока как будто впрок,все еще полно значенья,голосок ожесточеньялегкомыслен, как щенок.

3

Третий день – день удач.За удачею – удача.Удивляйся и чудачь,поживи еще, чудача.Нет пока лихих годинвыражений осторожных…Бог беды на тонких ножкахв стороне бредет один.И счастливой на векаобещает быть охота,и вторая капля пота,как амброзия, сладка.

4

День четвертый. Рукаоперлась о подлокотник…Что-то грустен стал охотник,нерешителен слегка.Вездесущая молвао возможном все страннее,капли пота солонее,и умеренней слова.Счастлив будь, Сурок в норе!Будь спокойна, Птица в небе!Он – в раздумьях о добре,в размышлениях о хлебе.Из ствола не бьет дымок,стрелы колют на лучину.Всё, что было лишь намек,превращается в причину.

5

Пятый день. Холодназа окном стоит погода.Нет охоты – есть работа.Пота нет – лишь соль одна.Отрешенных глаз свинец,губ сухих молчанье злое…Не похоже, чтоб скупец,скапливающий былое.Непохоже, чтоб глупец,на грядущее плюющий,пьянствующий иль непьющий,верующий или лжец.Может, жизнь кроя своюна отдельные полоски,убедился, что в авоськебольше смысла, чем в раю?..Или он вдруг осознал,что, спеша и спотыкаясь,радуясь и горько каясь,ничего не обогнал?Что он там? Чему не радсам себе холоп и барин?Был, как бес, высокопарен,стал задумчив, как Сократ.

6

День шестой, день шестой…Все теперь уже понятно:путь туда такой простой —это больно и приятно.Все сбывается точь-в-точь,как напутствие в дорогу.Тайна улетает прочь…Слава Богу, слава Богу.Доберемся как-нибудь(что нам – знойно или вьюжно?),и увязывать не нужночемоданы в дальний путь.Можно просто налегке,не трясясь перед ошибкой,с дерзновенною улыбкой,словно с тросточкой в руке.Остается для невеждожиданье дней, в которыхотсыревший вспыхнет порохдуш,или раздастся шорохвновь проснувшихся надежд.Что ты там ни славословь,как ты там ни сквернословь,не кроится впрок одежда…Жизнь длиннее, чем надежда,но короче, чем любовь.

7

День седьмой.Выходной.Дверь открыта выходная.Дверь открыта в проходной…До свиданья,проходная!

Батальное полотно

Сумерки. Природа. Флейты голос нервный.Позднее катанье.На передней лошади едет императорв голубом кафтане.Серая кобыла с карими глазами,с челкой вороною.Красная попона. Крылья за спиною,как перед войною.Вслед за императором едутгенералы, генералы свиты,славою увиты, шрамами покрыты,только не убиты.Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты.Блещут эполеты.Все они красавцы, все они таланты,все они поэты.Все слабее звуки прежних клавесинов,голоса былые.Только топот мерный, флейты голос нервныйда надежды злые.Все слабее запах очага и дыма,молока и хлеба.Где-то под ногами и над головами —лишь земля и небо.

На берегу Великого Океана

Покуда поздняя заря еще не скована туманом,замри, счастливый пешеход, перед ВеликимОкеаном:там в синих сумерках воды, в сиреневых ее закатахтак много ангелов простых, любвеобильныхи крылатых.Вон среди зарослей и мглы, как стройныймальчик на крылечке,колышется конек морской без седокаи без уздечки,не знающий кнута и шпор, не ведающий полябрани…Мне слышится из глубины его загадочное ржанье.Вон сельдь плывет среди равнин. Кто знает,что у той селедки —змеиный бюст, акулий нрав и сердце девочкив середке?Кто знает, что в ее душе, затейливой имногогранной,под платьицем ее смешным, в улыбке ласковой,но странной?То краб, то мидия, то спрут вплывают в тотпоток хрустальный,то хищник в строгом пиджаке, то либералсентиментальный,то круг медузы молодой, похожей на пирогслоеный,то капелька воды морской – сестра твоейслезы соленой.

Баллада о гусаке

Лежать бы гусакув жаровне на боку,да, видимо, немногопофартило старику.Не то чтобы хозяинпожалел его всерьез,а просто он гусятинуна завтра перенес.Но гусак перед строем гусинымходит медленным шагом гусиным,говорит им: «Вы видите сами,мы с хозяином стали друзьями!»Старается гусаквесь день и так и сяк,чтоб доказать собравшимся,что друг его – добряк,но племя гусакапрошло через векаи знает, что жаровняне валяет дурака.Пусть гусак перед строем гусиныммашет крылышком псевдоорлиным,но племя гусакапрошло через векаи знает, что жаровняне валяет дурака.

«Не слишком-то изыскан вид за окнами…»

Не слишком-то изыскан вид за окнами,пропитан гарью и гнилой водой.Вот город, где отца моего кокнули.Стрелок тогда был слишком молодой.Он был обучен и собой доволен.Над жертвою в сомненьях не кружил.И если не убит был алкоголем,то, стало быть, до старости дожил.И вот теперь на отдыхе почетномвнучат лелеет и с женой в ладу.Прогулки совершает шагом четкими вывески читает на ходу.То в парке, то на рынке, то в трамваекак равноправный дышит за спиной.И зла ему никто не поминает,и даже не обходят стороной.Иные времена, иные лица.И он со всеми как навеки слит.И у него в бумажнике – убийцапригрелся и усами шевелит.И, на тесемках пестрых повисая,гитары чьи-то в полночи бренчат,а он все смотрит, смотрит не мигаяна круглые затылочки внучат.

Из фронтового дневника

В этом поле осколки как розгипо ногам атакующих бьют.И колючие ржавые розыв этом поле со звоном цветут.И идет, не пристроившись к строю,и задумчиво тычется в пыльднем и ночью, верста за верстоюрядовой одноногий Костыль.У полковника Смерти ошибки:недостача убитых в гробах —у солдат неземные улыбкирасцветают на пыльных губах.Скоро-скоро случится такое:уцелевший средь боя от ран,вдруг запросит любви и покояудалой капитан Барабан.И, не зная куда и откуда,он пойдет, как ослепший на свет…«Неужели вы верите в чудо?!» —поперхнется поручик Кларнет.Прав ли он, тот Кларнет изумленный,возвышая свой голос живойнад годами уже не зеленой,похоронной, сожженной травой?Прав ли он, усомнившись в покое,разрушая надежду окрест?..Он, бывало, кричал не такоепод какой-нибудь венский оркестр.Мы еще его вспомним, наверно,где-то рядом с войною самой,как он пел откровенно и нервно…Если сами вернемся домой.Мы еще его вспомним-помянем,как передний рубеж и обоз…Если сами до света дотянем,не останемся здесь, среди роз.