Наедине с собой
Шрифт:
Откуда это отчаянное стремление найти себе подобных? Это чувство одиночества?
С детства мы боимся оставаться долго в пустой комнате, в пустом доме. Мы боимся пустых городов. (Помните пустой, вымерший город в фильме Бергмана «Земляничная поляна»?) Мы боимся пустых континентов. Мы не хотим пустой вселенной.
Это начинается еще с детства – страх темноты, страх темных лестниц, страх одиночества. В раннем детстве мы постоянно пытаемся преодолеть одиночество в разговоре со взрослыми, в игре со сверстниками, с воображаемыми собеседниками, с игрушками.
Человек в своей жизни играет множество ролей:
Наша первая роль – роль ребенка. И хотим мы того или нет, кто в большей мере, кто в меньшей, мы продолжаем играть эту роль. Мы пытаемся сбросить с себя эту роль, «преодолеть в себе ребенка».
Но наша первая роль в нас живет. Даже подавленная, даже, казалось бы, исчезнувшая совсем. И потому нам не может быть неинтересно, что сказал дельфин в ответ на окрик профессора Лилли: «Stop talking!». Неужели «о'кэй!»? Не может быть!
И еще одно обстоятельство. Человек вырастает в семье. Из двух человек эта семья или из десяти – неважно. Важно, что первые представления о мире складываются как представления о семье, о коллективе. И это представление тоже остается. На всю жизнь. Неосознанное. Представление о своей планете как о большой семье. А если это семья, то ведь так хочется, чтобы все в ней общались между собой. И плывет «Ра», и вроде бы доказывает: да, общались.
Но тут легко возразить. Современный человек, утомленный сутолокой цивилизации,не страдает от одиночества, а мечтает о нем. Он мечтает уйти от людей. И уходит в океан, в дельфинов, в занимательную проблему того, как размножаются бегемоты, кенгуру или птички колибри. Человек уходит. Но как много в этих уходах от нашей самой первой роли!
Разные виды одиночества мирно сосуществуют в человеческой душе. Мечтая о тишине, о благословенных необитаемых островах, современный человек неистово ищет подобия себе. Ибо, что бы мы там о себе ни говорили, нам интересны люди.
Почему нам интересны люди? «Потому, что мы интересны сами себе», – отвечает Станислав Лем.
А почему мы интересны сами себе? Ах, как трудно ответить на этот вопрос! Лучше и не пытаться. Одно из бесспорных проявлений нашего интереса – стремление не быть одиноким.
Что значит «не быть одиноким»? Это значит иметь вокруг себя людей, которые тоже ты. Условно говоря, это мой мир, населенный масками, где каждая – одна из моих масок. Это, конечно же, иллюзия, другой человек – это не ты и не может быть тобой. Но так хочется думать.
Так думаешь. Так легче, так избавляешься от одиночества.
А что значит не быть одиноким во вселенной? Почти то же самое. Человек дублирует, экспансивно размножает себя на другие планеты. Он читает о какой-нибудь планете Альфа Центавра, населенной трехголовыми мыслящими существами, и ощущает себя в этот момент тоже трехголовым. Три головы? Подумаешь! Переживем! Зато это существа, играющие там, у себя, те же роли, которые мы играем здесь, на Земле. И ему кажется, что он осуществился еще в одном воплощении, он продолжил свою жизнь.
Может быть, в этом сказывается вечное человеческое стремление к бессмертию? Даже когда Земля остынет и превратится в кусочек льда, ты не умрешь, ты будешь жить там, за миллионы световых лет отсюда.
Рэй Брэдбери в одной из своих статей сказал, отвечая на вопрос, как он понимает, что такое бессмертие: «Когда на Земле неурожай, мне надо знать, что Венера шумит в пшенице».
Почему мальчишкам всех времен всегда хотелось куда-то сбежать? В конце XIX века на Аляску, в Клондайк. Там золотые самородки? Там пустые снежные равнины, там человек с собакой, с ножом, ружьем – там человек в риске и преодолении себя.
А международная гонка за приоритет в открытии Северного и Южного полюсов? За ней следили все: и взрослые и дети. Хотя что такое полюс? Точка на карте, лишенная всякого смысла, кроме географического.
А беспосадочные перелеты через океаны в 30-х годах? А дрейфующие станции? А риск космоса сейчас?
Психиатр Анатолий Борисович Добрович любит поговорить о такого рода проблемах. Любит, но при этом чужд традиционной мистики – во всяком случае, старается избегать ее при обсуждении человеческих поступков, страстей, влечений.
Я рассказала Добровичу про эксперимент психолога, пожелавшего в этом повествовании остаться неизвестным. Про аэропорт. Анатолий Борисович откликнулся неожиданно агрессивно:
– А почему мы привыкли считать, что общение должно быть бездуховно? Почему мы сами сужаем то, что вы называете «предметом общения»? Почему мы считаем, что люди говорят только о низменном, житейском, обыденном?
– Ну хорошо. А Амундсен, Нансен, Седов, наши мечты о путешествиях на папирусных лодках, на плотах? Конечно, я смешиваю разные вещи, но я просто пытаюсь навести вас на волнующие меня сюжеты.
– Ваши сюжеты – сложные сюжеты. Они касаются самого процесса жизни. Вернее так: они обнажают эти процессы. Помните, вы как-то говорили о молодости, которая стремится к стрессу? Я бы добавил к этому определению следующее. Я бы сказал еще, что юность стремится к получению максимума информации в той области, в которой она проводит свое исследование.
– А область исследования – жизнь? Что ж, вполне глобальная постановка вопроса.
– А вы думаете, ваших дельфинов и Северный полюс можно объяснить изолированно от всего остального? Идея проста: нормальное поддержание жизни, я имею в виду не биологическое – духовное, просто требует нового, необычайного.
– Значит, бывает сенсорный голод, голод наших чувств, и голод духовный?
– Если хотите, да. Без притока нового человек перестает чувствовать себя живым. Есть даже такое определение жизни, его дал один математик: «Жизнь – это использование информации с последующей аккумуляцией ее в организме для противостояния энтропии». Что это значит? Энтропия – хаос. Жизнь – противостояние хаосу, островок организации! За счет чего возможна организация? Только за счет постоянного самообновления. Заметьте, клетки нашего тела обновляются беспрерывно. За год сменяются все, кроме нервных. Клетки погибают, эскиз остается. Клетки – это уровень биологический. Он свидетельствует: новизна – необходимость.