Наемница из клана Прайд
Шрифт:
— Сделали из меня калеку, — пробормотала я, — а теперь еще и безвольную марионетку планируете состряпать. Класс! Предел мечтаний! Если ждете от меня добровольного сотрудничества, то вы его никогда не дождетесь.
Тимуэль невзрачно усмехнулся. Добровольного сотрудничества он явно не ждал. Ну и славно!
— Отдыхай, линиар, — посоветовал архидемон, — тебе нужно набраться сил перед встречей с Кларэлем. Минеральная еда и вода на столе, — указал на кристальный столик, — одежда в гардеробной, — кивнул на раздвижные двери.
— Повязки с тела можно снять, думаю, открытые раны уже затянулись под воздействием целебного зелья. Если захочешь
На этом наш разговор подошел к концу. Тимуэль мне улыбнулся, сухо и без эмоций, развернулся и покинул спальню бывшей гувернантки.
Входную дверь он запирать не стал. Да и не нужно это было! Как только архидемон ушел, дурацкая дверь слилась со стеной и просто исчезла, словно ее там никогда и не было.
Я закрыла глаза, пытаясь найти в себе силы, чтобы пережить этот кошмар. Ну или дожидаясь, когда кошмар переживет меня…
ГЛАВА 40
За несколько часов после ухода Тимуэля я пришла к трем неутешительным, но любопытным выводам.
Во-первых, ненависть хороший стимулятор, прямо-таки отличнейший. Ненависть куда лучше, чем страх или отчаяние. Ненависть может поднять на ноги даже полудохлого краймера и заставить его бороться за жизнь, за свободу и за тех, кто небезразличен.
Боль? Это пустяк!
Сожранная рука? Лишь дополнительный повод для ненависти!
Жар, раны и лихорадка? Бывало и хуже!
Я не хотела предавать оппозицию, но еще больше я не хотела подвергать Райвена опасности. Раз уж на то пошло, то я согласна стать изгоем и умереть, настроив против себя весь мир, но я точно не готова жертвовать тем единственным существом, которое полюбила за всю свою ничтожную жизнь. Ненависть и любовь! Не знаю, какое из этих чувств сильнее, но что-то заставляло меня бороться, буквально ломать стены на пути к свободе, рушить все на своем пути. Я прекрасно понимала, что не справлюсь с архидемонами, но не попытаться сбежать из дворца или хотя бы найти способ связаться с кем-то из оппозиции я не могла. По крайней мере, идея выбраться из комнаты, найти Винкеля, используя тайные проходы между стен, и предупредить его о планах Тимуэля мне казалась более-менее реальной.
Во-вторых, я сильно изменилась. Внешне. И дело тут не только в руке.
Пройдя через широкую гардеробную с разнообразной женской одеждой, я вышла в ванную комнату, где и обнаружила огромное зеркало. Медленно приблизилась к нему и взглянула на свое отражение — измученной, раненой пленницы.
Эта пленница с той стороны зеркала чем-то напоминала меня… но лишь отдаленно.
Смех сдержать не получилось. Плечи затряслись от сумасшедшего хохота, когда я смотрела на себя — заметно побледневшую от потери крови и исхудавшую. Там, где раньше были мускулы, теперь выпирали кости. Я стала выглядеть старше, лет на двадцать пять, а не на семнадцать. Мои глаза почернели еще сильнее, в них больше не отражалась Тьма, теперь сама Тьма смотрела моими глазами. Губы стали почти белыми, словно их покрасили мелом, а область вокруг глаз, наоборот, сильно покраснела. И щеки впали
Я сняла повязки, пропитанные целебным зельем. Тимуэль был прав, все раны затянулись, даже самые глубокие. Покрутившись перед зеркалом, я удивилась тому, как серьезно подрал меня Кларэль. Я помню лишь один удар по лицу, который подарил мне жуткий, белесый шрам в виде выпуклого бесцветного рубца, рассекающего все лицо от правого виска до левой стороны подбородка. Шрам повредил правую бровь, разделив ее на две части, и губы, ну и кожу, разумеется, а вот глаза, к счастью, не тронул. Еще несколько глубоких шрамов от когтей архидемона тянулись от груди до бедер. На спине тоже виднелись белые рубцы от заживших ран — не помню, когда Кларэль успел изранить спину. На левой руке не было и сантиметра здоровой кожи, все покрывали небольшие царапины, а правый обрубок украшали следы от клыков.
Нервный смех постепенно сменили злые слезы.
Ненавижу!
Разбив к черту все зеркало и заодно костяшки своих пальцев, я забралась в душевую кабину. Смыла с себя кровь и грязь, после чего вернулась в гардеробную и выбрала одежду: натянула свободную майку — ее оказалось легче всего надеть, имея лишь одну руку, и такие же свободные штаны.
Есть я не хотела, но заставила себя пожевать питающие минералы. От истощения тоже можно умереть.
И третий, самый неутешительный вывод, к которому я пришла — мне ни за что не сбежать. Выхода из золотой клетки не существует. Его в комнате просто нет! Нет отсюда никакого выхода, кроме воображаемого! Эта клетка хлеще, чем темница в подземелье, и круче, чем тюремная камера в АрМорте! Стены сделаны из непробиваемого и невзрываемого материала плюс явно защищены незримой магией. Я этой магии не видела, даже нитей ее не ощущала, но магия определенно была, в чем я лично убедилась.
Одной рукой сплетать заклинания было сложно, хотя с одной рукой вообще все делать было сложно, мне казалось, что даже ходить стало тяжелее словно координация нарушилась, но пульсирующий темной магией взрывной шар я создать все же смогла. Злорадно ухмыльнулась и с наслаждением запустила пульсар в стену, где раньше находилась входная дверь, предварительно отодвинув кровать от стены (на это ушло минут двадцать, кровать была тяжеленной) и спрятавшись за ее спинкой, дабы не помереть под завалом.
Но никакого завала не произошло…
Как и взрыва…
Мой шар врезался в стену и, оставив на ней черное пятно, бесследно растворился. To же самое случилось и со вторым пульсаром, и с третьим, и с пятидесятым. Злилась я ужасно, ругалась громко, яростно и несдержанно, проклиная этот чертов дворец и его жителей всеми известными мне способами, при этом нещадно пиная дурацкую стену. Не знаю, кто следил за мной через скрытые камеры, но я уверена, что словарный запас у них сегодня пополнился. Когда с рождения живешь бок о бок с убийцами, невольно изучаешь новый язык — сквернословие с примесью проклятий.
В общем, стены в спальне были защищены какой-то сильной магией, а единственное окно оказалось бронированным. Об него благополучно разбился кристальный столик, рассыпавшись по полу тысячью блестящих крупинок, и превратились в труху картины, что висели на стенах (они, кстати, то есть стены, стали черными и местами обугленными после моих пульсаров), а так же удачно изломались оба кресла. И после всех этих манипуляций стекло даже не поцарапалось. Ни единой малюсенькой царапины на нем не появилось! Однозначно бронированное.