Наёмники Гора

Норман Джон

— Я не хочу забирать у Вас еду, — признался я.

— Вы, правда, хотите опозорить меня? — устало, но гордо спросила она.

— Нет, — ответил я.

— Тогда разделите со мной мой котёл, — сказала она.

— Спасибо, — поблагодарил я и, взяв один из корней, разломил пополам.

Стерев с него остатки земли, я откусил от него.

— Вкусно, — похвалил я.

Как бы то ни было, больше я съедать не собирался. Пусть её еда останется при ней. Того, что я сделал в данной ситуации, будет вполне достаточно, чтобы соблюсти приличия. Я признал женщину хозяйкой в её доме, я оказал ей честь, я «разделил с ней её котёл».

— Маленький Андар заснул, — сообщила она, нежно глядя на замотанного малыша. — Так и быть, Вы можете

спать со своей рабыней внутри дома.

3. Тула

— Отбросьте свои капюшоны, отстегните свои вуали, женщины! — хохотнул возница.

Женщины, столпившиеся около задка фургона, многие из которых стояли с протянутыми руками, испуганно вскрикнули.

— Если Вы, конечно, жрать хотите! — издевательски добавил он.

Я подумал, что это, скорее всего, новые женщины. Возможно, они добрались до фургонов только что, вероятно дойдя досюда пешком из какой-нибудь разграбленной деревни, в радиусе пятидесяти пасангов, обычный район, накрываемый поисками отрядов верховых фуражиров. Во всяком случае, насколько я уже разобрался, большинство женщин, которые следовали за фургонами, к настоящему времени прекрасно знало, что если они хотят убедить мужчин накормить их, то надо быть для них приятными, следовательно, к фургонам стоит подходить только без капюшона и вуали, с волосами открытыми и распущенными, как у рабынь. Так что те, кто тут промышляли не в первый раз, давно выкинули свои вуали или спрятали их куда подальше. Они уже не носили их в своих собственных маленьких, грязных, часто не имеющих даже костра временных лагерях, разбитых поблизости от фургонов, даже не смотря на то, что туда время от времени могли заходить мужчины. Ни для кого не было секретом, что женщина, которая замечена с вуалью, даже если она сняла её перед тем как начать смиренно и жалобно, с открытым лицом выпрашивать для себя еды, с гораздо большей вероятностью получит отказ, чем та у которой не будет вообще никаких признаков вуали. Кроме того было подмечено, что таких женщин, возницы гораздо реже отбирали для своих удовольствий. Владельцы фургонов не сочли целесообразным разрешать женщинам достоинство вуали. Они их уже рассматривали как рабынь.

— Пожалуйста! — выкрикнула одна из женщин, откидывая свой капюшон и срывая вуаль. — Накормите меня! Пожалуйста, накормите меня!

Почти немедленно следом за ней остальные, начали торопливо, наперегонки, со стонами стыда и страдания, показывать себя мужчине.

— Вот так-то лучше, самки, — заржал возница.

Многие из женщин отчаянно стонали и плакали. Что и говорить, они теперь оказались в весьма затруднительном, почти беспомощном положении. Ведь оставаясь всё ещё свободными женщинами, они получали прозрачный намёк от мужчины, что обращаться с ними он будет, как с простыми женщинами, а разве кто-то может быть большей женщиной, чем рабыня.

— Накормите нас! — жалобно кричали они извозчику, многие из них тянули к нему свои открытые ладони, толпясь и толкаясь у задка фургона. — Мы просим еды! Мы голодаем! Пожалуйста! Покормите нас, пожалуйста! Пожалуйста!

Я с интересом рассматривал их лица. В большинстве своём это были простыми крестьянскими женщинами и девушками. Хотя парочка из них, как мне показалось, годились для ошейника уже сейчас.

— Лови! — крикнул возница, со смехов, кидая куски хлеба то в одну, то в другую женщину.

Первый ломоть, полетел в женщину, которая первой обнажила волосы и лицо, возможно, таким образом, вознаграждая её за ум и расторопность. Потом, он бросался хлебом в других женщин, в тех, кто были самыми симпатичными или умоляли наиболее активно. Правда, весьма часто, куски хлеба у этих более симпатичных и более женственных, отбирали их более сильные, крепкие и мускулистые товарки. Там, где нет мужчин, или, точнее нет настоящих мужчин, способных защитить настоящих женщин, то их место, словно в гротескном извращении природы, занимают мужеподобные

женщины, иногда почти монстры, не более чем карикатуры на мужчин. Но всё же, даже такие грубые женщины, зачастую похожие на суррогатного мужчину, при случае, попав в руки сильного бескомпромиссного хозяина, могут быть вынуждены проявить и выпустить из глубины себя, возможно впервые в жизни, свою столь долго отрицаемую и подавляемую женственность. В природе существуют только два пола, и они не то же самое.

— Ещё, пожалуйста, ещё! — умоляли женщины.

Тогда, забавляясь, возница подбросил несколько кусков хлеба в воздух и, смеясь, наблюдал, как доведённые до отчаянья, взволнованные женщины, столпившиеся под ним, напирая друг на дружку, яростно пихаясь, пытались подпрыгнуть, отталкивая при этом одна другую, и завладеть желанной пищей.

— Ещё, пожалуйста! — кричали они.

Я снова заметил, как одна крупная узкобёдрая особа со злостью выхватила кусок хлеба у миниатюрной женщины, отличавшейся восхитительной фигурой. Она обеими руками сразу затолкала большую часть добычи себе в рот и, изгибаясь, расталкивая окружающих её женщин локтями, пробилась из толпы наружу, где присев, и следя за другими, смогла съесть трофей в одиночку. Никто из остальных не смог бы лишить её еды, за исключением мужчины, конечно, который сделал бы это с лёгкостью.

— Всё! — смеясь, сообщил возница.

— Нет! — закричали женщины.

— Хлеба! — умоляли другие.

Впрочем, было заметно, что, несмотря на заявление возницы в его мешке ещё что-то оставалось. Он, усмехнувшись, вытер лицо рукой. Это была шутка.

— Хотя бы корочку, пожалуйста! — умоляла женщина.

— Покормите нас! — вторила ей другой.

— Вы — наш Господин! — вдруг, сквозь слёзы выкрикнула одна из женщин.

— Накормите нас! Пожалуйста, накормите нас!

Возница, смеясь, вынул из мешка горстку сухих корок, которые, скорее всего, были последними, оставшимися там. Мужчина, размахнувшись, швырнул всю пригоршню поверх голов толпы, за их спины. Женщины, как по команде развернулись и, не сговариваясь, бросились к месту падения еды, где упав на четвереньки на землю, с воплями, выхватывая друг и друга, борясь за каждую крошку, принялись подбирать их.

Довольный возница наблюдал их возню какое-то время, а потом отвернулся, и, осторожно ступая среди мешков и тюков, лежавших на дне его фургона, пошёл к фургонному ящику. Этот ящик служил и в качестве сиденья водителя и в качестве собственно ящика, в котором хранились различные вещи, обычно запасные части, инструменты и личное имущество. Как правило его запирают на замок. Мужчина поднял крышку фургонного ящика, одновременно служившую его сиденьем в пути, и хозяйственно прибрал туда свой пустой мешок, и закрыл ящик. Затем он перегнулся через ящик и, протянув руку к тому месту, где во время езды покоились его ноги, достал оттуда тарларионовый кнут. Как оказалось, у него был большой опыт общения с такими женщинами.

— Всё! — сердито рявкнул он. — Больше нет!

Женщины, в помятых и грязных после ползанья по земле и драки за хлебные корки одеждах, снова с отчаянными и жалостными криками, начали приближаться к фургону. Кнут со свистом и сухим выстрелом рассёк воздух над их головами, и женщины испуганно отпрянули.

— Ещё! — взмолились они. — Пожалуйста!

— А теперь все подите прочь, — рявкнул на них возница. — Пошли отсюда, шлюхи!

— Но у Вас же есть хлеб! — в отчаянии крикнула одна из них.

Конечно, это было верно. Фургон была закружен Са-Тарновым хлебом, а также, кстати, зерном и мукой. Он вёз порядка полутора сотен гореанских стоунов таких припасов. Вот только всё это добро было предназначено для полевых кухонь наступающей армии, а вовсе не для бродяжек слоняющихся вдоль дорог.

— А ну назад, шлюхи! — закричал возница. — Я везу провиант для армии!

— Пожалуйста! — заплакали женщины.

— Я вижу, что серьёзно ошибся, решив накормить Вас! — раздражённо крикнул он.