Нагота
Шрифт:
Теперь ресторан как будто переместился в здание нового универмага, а нижний этаж отошел к гостинице. Дежурная в белом халате сидела в тесной кабинке, напоминавшей кассу кинотеатра. Окошко было закрыто, дежурная разговаривала по телефону. Другая женщина, тоже в белом халате, сидя на диване, пила из бутылки кефир. Пластмассовый репродуктор шепотом рассказывал о том, как родителям воспитывать в детях деловые качества, прививать любовь к труду. Наконец, окошко открылось.
— Скажите, как в Рандаве обстоит дело с ночлегом?
— Совсем худо. Ничегошеньки нет.
— С меня хватило бы и раскладушки.
— Сверху донизу — все забито.
— Тогда, может, на стульях?
— Некуда, молодой человек.
— Как же так? У вас теперь столько площади.
— Знали бы вы, что у нас творится! Не далее как вчера приехали двадцать две девочки, а новый корпус общежития еще не сдан. Будут жить пока в гостинице.
Та, которая пила кефир, поставила бутылку, вытерла ладонью побелевшую верхнюю губу.
— Другое дело, были бы вы женщиной. Тогда бы, может, что-то и придумали. А теперь в каждой комнате по женщине. И завтра ожидаем десять новых.
— Бог ты мой, откуда они берутся?
— Кто откуда. Из Даугавпилса, Вентспилса, Ионишкиса. А больше всего из Белоруссии. На комбинате хорошие заработки.
Женщина глянула на него с веселой ухмылкой.
— И все молоденькие, из себя пригожие. Такой выбор...
— Скажите, пожалуйста. Кто бы мог подумать.
— Вот поживете у нас, призадумаетесь...
— Так негде жить-то!
— Что верно, то верно, жить негде, а все-таки люди живут.
Дежурная, наигравшись с ключами, опять сняла телефонную трубку, набрала какой-то номер.
— Зайдите вечером, часам к восьми, — сказала она, подобрев. — Ревизор Центросоюза собирался уезжать. Может, вам и повезет.
Он вышел из гостиницы, остановился, не зная, что с собой делать. Ну, подумай же хорошенько, пораскинь мозгами, прими решение, действуй, ты теперь самостоятельный человек. Тьфу, черт, как все, оказывается, сложно: и остаться, и уехать, и махнуть на все рукой, и постараться докопаться... До сих пор все важнейшие вопросы за него решали другие, дома — отец, в школе — учителя, в армии — командиры. Самостоятельный человек... Откровенно говоря, для него такая ситуация была внове. И довольно скверная ситуация, надо признать. Но, может, все дело в привычке.
Палящий зной всей тяжестью ложился на плечи его темного костюма. Торчать перед гостиницей не имело смысла. Он прошелся по старинному парку, окружавшему развалины замка и затем полого спускавшемуся К Гауе. Вечерами здесь, должно быть, блуждали парочки, теперь какое-то тревожное безлюдье. Ни души. Прокравшись через зеленую завесу, на посыпанных гравием дорожках бесшумно резвились солнечные зайчики. Сумрачные закоулки парка, поросшие папоротником, дышали сыростью. Тенистые ниши в гуще кустарника. Скамейки. Столики из громоздких мельничных жерновов.
Часы показывали половину второго, а он толком еще и не завтракал, живот подводило от голода. Ведь можно пойти пообедать.
Довольный тем, что у него появилась определенная цель, он прибавил шагу и кратчайшим путем вышел на площадь, повернул к универмагу.
Только теперь ему бросилось в глаза, что в городе действительно много девушек. На улице, на автобусной остановке, повсюду. И точно солдаты в часы увольнений, они редко расхаживали в одиночку, все больше группами. Бросали смелые взгляды, вызывающе смеялись, громко разговаривали. И в самом деле, все такие миловидные, хорошо одеты, с модными прическами. С педикюром, с накрашенными ресницами. Старинный районный городишко чертовски прогрессировал.
Осмотр универмага еще больше утвердил его в этом мнении. Между девушками Рандавы и новым универмагом существовала непосредственная связь. Тут не могло быть сомнений. Не какая-нибудь провинциальная лавчонка, где торгуют ватниками, резиновыми сапогами, конной сбруей. Даже запах у магазина был свой, особенный — утонченный и женственный. За сверкающими витринами пенились шелка и нейлоны, струилось прозрачное белье, мерцали флаконы, украшения.
Ничего не собираясь покупать, просто так, из чистого любопытства, он из конца в конец обошел оба этажа.
Вход в ресторан был рядом с универмагом. Он вошел, настороженно огляделся. Голод немного унялся. Опять он почувствовал себя бодрым, беспечным. И немного взволнованным, будто ждал чего-то, кого-то надеялся встретить, найти.
Зал оказался довольно вместительным, со вкусом обставленным, приятно пустынным. Вдоль просторных окон с видом на площадь тянулся балкон. Лихо выдвинутый козырек крыши оберегал посетителей от лучей солнца.
Особенно не раздумывая, он заказал обед и, в ожидании, сидел, барабаня пальцами по столу. Веди себя прилично, одергивала его в таких случаях мать. По тому, как человек ведет себя за столом, сразу видно, хорошо или дурно он воспитан. Должно быть, он дурно воспитан, потому что за пустым столом никогда не знал, куда девать руки, а хорошее воспитание матери наглядней всего проявлялось в вязанье. Мать была классической вязальщицей из ковбойского фильма: вокруг могли палить из кольтов, и тогда бы у нее в руках не перестали мелькать спицы. Вязала она платья, кофты, шали, перчатки, брюки, пальто, шапки, — словом, все. А связав, тотчас распускала готовую вещь и принималась вязать заново.
Официантка принесла хлеб, приборы. Ну и зад у нее, не поскупилась природа, а ноги-то, ноги! Смотрит так, как будто ты пустое место. И что-то слишком выставляет напоказ обручальное кольцо.
Он сложил на груди руки, нахмурился, почувствовав желание невозмутимо и спокойно взглянуть в лицо официантке, хотя не был уверен, что ему для этого хватит духу.
За соседним столиком сидели два странных типа. Тот, что помоложе, — невысокий, круглолицый, почти без шеи, руки короткие, ладошки маленькие. Волосики над морщинистым лбом топорщились ежиком. На тонком, слегка вздернутом косу никак не хотели держаться очки с одним треснувшим стеклом — то и дело съезжали вниз, — и владелец прямым, как будто указующим перстом правой руки неизменно возвращал их обратно. Старший своей массой раза в два превосходил собутыльника. На нем была яркая полосатая рубашка. Правда, из внушительной его фигуры видна была только спина да шоколадная от загара лысина с венцом седых волос. Оба пили пиво и громко разговаривали.
Официантка подала закуску.
— Спасибо. Вы не могли бы принести горчицу?
С его стороны это было чуть ли не геройством.
Ежик сказал полосатому:
— В этой связи мне хотелось бы напомнить слова Оноре Габриеля де Рикети Мирабо: «Одни дураки не меняют своих убеждений».
— Мирабо был патентованным кретином, хронически страдавшим от безденежья. То, что говорится в момент безденежья, нельзя принимать всерьез.
— Кретинизм, как и безденежье, понятие относительное.
— Война всегда была ужасной, и тем не менее люди всегда воевали. Почему? Мы этого не знаем. Почему люди смеются, почему им снятся сны? Должно быть, в нашем организме имеется устройство, нас к тому побуждающее.