Нагота
Шрифт:
— Вот мы и дома, — сказал Гатынь, отворяя калитку.
— Так что, — спросил Апариод, — может, сразу нам податься на сеновал?
— На сеновал или в сад, — как вам будет угодно. Только сначала заглянем в дом. Надо разбудить жену.
— Что бы ни случилось, Гатынь, на суде мы покажем в вашу пользу.
— Для Велты это будет приятным сюрпризом. Такие гости бывают не каждый день.
— И уж тем более не каждую ночь.
— Все беру на себя. Я свою жену знаю.
Тесная, завешанная одеждой прихожая. Душная кухня. Сонные мухи на белом кафеле. Сепаратор. Кастрюли, чайники, кувшины. На веревке сушатся лоскуты марли. *
Из соседней комнаты донесся старушечий голос:
— Гатынь, это ты? Прикрой дверь. В глаза Андриту светишь.
— Да, да... Один момент. Все будет в соответствии с мировыми стандартами.
— Лично мне бояться нечего. Моя жизнь застрахована, — острил Апариод.
— Ну, а нам не привыкать. Десантники принимают бой в любых обстоятельствах. Куда бы их ни сбросили, хоть в кратер вулкана.
Это отдавало фанфаронством, но слова сами срывались с языка. Хотелось говорить, рассказывать, привлекать к себе внимание.
За стеной послышался другой женский голос — сонный, ворчливый. Заплакал ребенок и долго не мог успокоиться.
На спинке стула висели чулки, еще какие-то интимные принадлежности. Он осекся на полуслове. Восторг как-то сразу испарился. Не стоило сюда заходить. То, что он видел и слышал, казалось слишком обнаженным, не для постороннего глаза. Такое чувство, как будто после беспечного вольного плавания тебя швырнули в неуютный и тесный садок. Не хватало воздуха. Розовый абажур отбрасывал вязкий багровый свет. Окно задернуто глухой занавеской. Детская коляска. Старомодный письменный стол. Одну из стен занимал стеллаж с книгами.
Изрядно смущенный, показался Гатынь с хлебом, луком и миской топленого сала.
— Велта немного устала, но это дела не меняет. Чувствуйте себя как дома.
— Тсс! — Апариод угрожающе поднял палец. — Тише, горлопан. Без скандалов.
— Не обращайте внимания. Впервые, что ли.
— Мотаем отсюда.
Вдруг он замер. Неужто почудилось? Верить глазам? Или он до того набрался, что ему мерещится всякая чертовщина? На письменном столе, в подставке для писем, между всяких бумажек, была заложена фотография Марики Витыни. Из той же серии, что лежала у него в кармане. Он подошел поближе, пригнулся. Сомнений быть не могло. Она.
— Что вас там заинтересовало? — спросил Гатынь, — Гм. Вот эта фотография. Вы ее знаете?
— Вынужден знать, ничего не поделаешь.
— Как вас понять?
— Только того не хватало, чтоб я не знал своей свояченицы.
— Как ее звать?
— Марика. Желаете познакомиться? Место жениха пока остается вакантным.
— А мне казалось, у нее уже кто-то есть.
— Само собой, есть. Но, по-моему, она из тех девиц, у кого всегда кто-то должен быть в резерве. К тому же особа музыкальная.
— Вот как?
— Поет в квартете, играет на гитаре.
— Где она живет?
— О, да я вижу, вы очень практичны. Но тут ее слабое место. Квартиры, к сожалению, нет.
— Я имел в виду адрес.
— Чего не знаю, того не знаю. Но будьте спокойны — утром к завтраку она будет здесь, сможете познакомиться.
— Собирайтесь поживей, — потеряв терпение, сказал Апариод. — Летние ночи, как жизнь, коротки.
В саду, под кронами деревьев, густели застывшие тени. Подошел лохматый пес, задышал, зафыркал, заюлил вокруг.
— Дальше, дальше, — увлекал их за собой Гатынь, — лучше всего сейчас под кустом жасмина.
— Стакан у нас один, жажду утоляем по очереди. Пошли по первому кругу. Каспар!
— Спасибо, — сказал он. — Прошу прощения, но я должен уйти. Все было прекрасно.
— Уйти? — Это слово Апариод произнес по складам. — Куда же?
— В город.
— В Рандаву? Сейчас? Среди ночи?
— Да. Ничего не поделаешь. Важное дело. Хорошо, что вспомнил.
Гатынь выпучил глаза.
— Как писал один латгальский классик: «Я, верно, немножечко глуп». Хоть убейте, это никак не укладывается в голове.
— Свою глупость незачем рекламировать, — обрубил Апариод. — Непостоянство — типичная черта молодежи. С этим пока ничего не поделаешь. Конечно, на веревке здесь никого не держат.
— Я потрясен. Жаль, брат мой, очень жаль. Сокрушительный удар по всей конструкции. Может, важное это дело до утра потерпит?
— Нет, — он упрямо стоял на своем. — Я должен уйти. Хорошо, что вспомнил.
— Раз должен, значит должен. Не будем отговаривать, — сказал Апариод. — Смолоду все сумасшедшие. И мы ведь когда-то были молодыми. Пускай идет на все четыре стороны.
И откуда взялась эта дурацкая мысль? Вранье более глупое трудно придумать. И потом эта поспешность, почти граничащая с паникой. Должно быть, со стороны он был похож на лунатика. И все же сейчас самый подходящий момент, чтобы уйти. Встретиться с Марикой в присутствии Апариода! Этого недоставало!
Откровенно говоря, он мог себя поздравить: ему еще раз повезло. Или не повезло. Пока трудно судить. Смотря по тому, как все обернется. История слишком запутана. А главное, чем дальше, тем запутанней. В том, что письма писались всерьез, он ни минуты не сомневался. Но почему тогда Марика прикинулась, что ей ничего не известно? А если она и в самом деле не писала, тогда кто же писал?
Он шел по шоссе в ту сторону, где над купами деревьев, точно ракета на старте, вздымался шпиль старой кирхи. В тишине однообразно шуршал под ногами асфальт. Кое-где на лугах белесыми пластами лежал туман. И все же ночь казалась зеленоватой.
И здесь пахло сеном. А-а, вот наконец пошли заборы и калитки. Показалась луна, большая, багровая.
Интересно, который час? Куда он идет? Вокзал открыт всю ночь. А что, если зарыться в стог сена? Он зевнул, ужасно хотелось спать. В общем-то, он наполовину уже спал. Спал на ходу, как во время больших маневров.