Наказание для Джорджи

Найт Дэймон

Альварес и Уомрас, как по команде, с сомнением посмотрели на многообразные конечности Джорджи, органы слуха и фоторецепторы на стебельках.

– ...за поджог, насилие или плохое настроение, - печально закончил Доминик.
– Мы понятия не имеем, как это у них происходит. Придется действовать наугад.

– А что говорит Джорджи?
– спросил Альварес.
– Почему бы не спросить его самого?

– Мы об этом подумали, - мрачно отозвался Доминик.
– Спросили Джорджи, что бы сделали с ним старейшины в подобном случае. И он ответил, что они бы крякнули

его за живое, или что-то вроде этого. Короче, этот путь тупиковый. Может, он нас и приведет к цели, но не раньше, чем лет через десять.

Он провел ладонью по голому черепу.

– Третье. Мы вынесли мебель из этой комнаты... ч-черт, и как мы все поместимся в моем кабинете?.. впрочем, неважно... Четвертое. На двери сделан засов, чтобы она запиралась с внешней стороны. И пятое: вот хлеб и вода для Джорджи. А теперь давайте попробуем.

Начальник ксенологической лаборатории направился к двери. Остальные, включая Джорджи, последовали за ним.

– Нет, ты останешься здесь, - сказал Уомрас горгону.

Джорджи послушно остановился, приняв радостную ярко-розовую окраску.

Доминик торжественно закрыл дверь и задвинул импровизированный засов. Он подергал дверь, чтобы убедиться, что она надежно заперта. Через прозрачную панель в ее верхней части Джорджи внимательно наблюдал за действиями людей. Доминик снова открыл дверь.

– А теперь слушай внимательно, Джорджи, - сказал он.
– Это тюрьма. Ты подвергаешься наказанию. Мы будем держать тебя здесь, не давая никакой еды, кроме той, что есть у тебя сейчас, пока не сочтем, что ты достаточно наказан. Понимаешь?

– Да, - с сомнением ответил Джорджи.

– Хорошо, - сказал Доминик и запер дверь.

Некоторое время они стояли и смотрели на Джорджи, а Джорджи смотрел на них. Больше ничего не происходило.

– Пойдемте, подождем у меня в кабинете, - со вздохом предложил Доминик.
– Нельзя ожидать чуда с первой попытки.

Они перешли по короткому коридорчику в соседнюю комнату. Несколько минут все трое сидели молча и жевали арахис.

– Джорджи привык к обществу, - с надеждой сказал Уомрас.
– Ему вскоре станет одиноко.

– И он проголодается, - добавил Альварес.
– Джорджи никогда не пропускает обед.

Когда они через полчаса заглянули в комнату, то увидели, что Джорджи вдумчиво жует ковер.

– Нет, Джорджи, нет!
– набросился на него Доминик.
– Ты не должен есть ничего, кроме того, что тебе оставили. Это же тюрьма!

– Хороший ковер, - обиженно сказал Джорджи.

– Неважно. Ты не должен его есть, понял?

– Ладно, - весело ответил Джорджи. Его кожа была красивого, сочного розового цвета.

Спустя четыре часа, когда Альварес сдавал смену, горгон лежал в углу, втянув все конечности. Он спал. Что до цвета, то Джорджи был розовее, чем когда-либо.

Когда Альварес снова появился в лаборатории, уже ни у кого не оставалось сомнений. Джорджи сидел посреди комнаты, выдвинув фоторецепторы и ритмично ими помахивая. Горгон просто лучился розовым светом, как розовая жемчужина. Доминик продержал его взаперти еще день, чтобы

удостовериться окончательно. Джорджи, похоже, слегка потерял вес на скудной диете, зато обрел неизменную ярко-розовую окраску. Тюрьма ему явно нравилась.

2

Гус Келли, инструктор по играм, старался хранить бодрый вид, но на душе у него скребли кошки. У Келли был один из тяжелейших случаев "орбитальной лихорадки" на станции 3107A. Так уж получалось, что один вид сине-зеленой планеты - такой близкой и такой недоступной - выводил его из себя. Келли был могучим мужчиной, бродягой по натуре. Он жаждал глотка свежего воздуха, как пьяница - глотка из заветной бутылки. Он стремился ощутить дорогу под ногами, как безнадежно влюбленный стремится коснуться своей возлюбленной. Чтобы выбросить из головы несбыточные желания, Гус Келли расхаживал по станции все целеустремленнее и разговаривал все громче. Малейшее недоразумение вызывало у него вспышку ярости, и Келли начинал орать, багровея лицом и выпучивая глаза. Иногда у него без видимых причин начинали дрожать руки, и Келли глотал успокоительные пилюли. Время от времени ему снились кошмары, в которых он куда-то проваливался и падал, падал... Келли приставал с этими кошмарами то к преподобной матери Храма Хаббарда, то к патеру Конфессии Маркса, и успел уже замучить обоих.

– Это он и есть?
– неодобрительно спросил Келли.

Он до сих пор ни разу не видел горгона. Семантическая, медицинская и ксенологическая лаборатории цепко держались за Джорджи. Доминик легонько пнул розовый шар:

– Проснись, Джорджи.

Мгновением позже гладкая поверхность шара вспучилась во множестве мест. Шишки вытягивались на глазах, и превратились в длинные сегментированные отростки. На концах одних отростков образовались "ступни", на других - "кисти рук", на третьих - сложные раковины слуховых органов или гроздья фоторецепторов. Единственным непарным органом было речевое приспособление, которое выглядело, как маленькая фанфара.

– Привет!
– радостно пропищал Джорджи.

– Он может втянуть их обратно в любой момент?
– спросил Келли, потирая подбородок.

– Да. Покажи ему, Джорджи.

– Хорошо.

Отростки горгона дрогнули, и быстро втянулись, сегмент за сегментом. Через две секунды Джорджи снова представлял собой гладкий розовый шар.

– Это ставит нас перед проблемой, - сказал Келли.
– Понимаете, в чем дело? Если его нельзя ни за что ухватить, то как его можно наказать тем способом, о котором вы говорили?

– Мы перепробовали все, что нам только пришло в голову, - сказал Доминик.
– Мы запирали его в комнате, держали на хлебе и воде, не разговаривали с ним... Он не получает зарплаты, поэтому его нельзя оштрафовать.

– И понизить в должности тоже, - мрачно добавил Уомрас.

– Вот именно. Обработку по методу Павлова-Моргенштерна, которую все мы проходили в детстве, к Джорджи применять уже поздно. Мы не можем предотвратить преступление, которое он уже совершил. Вот мы и подумали, что ты, как инструктор по играм...