Наледь

Дымовская Алла

— А скажите, любезный Морфей Ипатьевич, — немного фамильярно, но и учтиво произнес вступление инженер, на ходу обдумывая, с чего бы лучше начать, — зачем в вашем городе главная общественная площадь и здание управы находятся на самой окраине? Ведь неудобно, наверное.

— Во-первых, дорогой Яромир, город, как вы изволили выразиться, вовсе не мой, — в той же задушевной тональности ответствовал смотритель. — Я своего рода пограничный столб, разделяющий и указующий, поэтому о делах городских до меня доходят лишь краткие отголоски. А в собственно городе я никогда и не был.

— Как же так? — изумился неподдельно инженер. — Вы ведь здесь живете?

—

Вот именно, — согласно и важно кивнул Двудомный. — Именно что здесь, на станции. Но никак не в городе. Он сам по себе, а я сам по себе. Мы не принадлежим друг другу, хотя кое в чем нераздельны. Представляете себе тутового шелкопряда? Гусеница вовсе не часть дерева, а листья не часть гусеницы. Однако без первой и второго никакой шелковой нити не получится. Рассматривайте как образное сравнение. А уж кто в нашем случае гусеница и кто дерево, я уточнять не буду.

— Хорошо, хорошо, — успокоил на всякий случай Яромир собеседника, не дай бог еще обиделся, — я думаю, уточнение несущественно.

— И я так думаю. Хотя в описанном мною варианте уточнение даже невыгодно. — Двудомный разлил вторую порцию пива, судя по всему, он совсем не имел в виду обижаться. — Кстати, о неудобной, по вашему мнению, городской планировке. Так это лишь на первый взгляд. На самом деле, все предельно гармонично и единственно возможно. Тем более, вы полагаете центром абстрактно выбранную середину города Дорог, а считать нужно от плетня «жалоб и предложений». Тогда складно получается. Между избушкой Корчмаря и кладбищем по одной диагонали, между кирпичным заводом и моим колокольным полустанком по другой выходит равное расстояние. В перекрестье схождения линий, так сказать.

— Странно выходит, — не согласился со смотрителем Яромир.

— Это вам поначалу странным кажется. Но пообвыкнетесь со временем и казаться перестанет. — Двудомный на секунду задумался, будто взвешивал про себя некие слова и фразы. — Вы вот что, драгоценный мой Яромир. Вы, как я вижу, хотите задать мне множество пытливых вопросов, на которые я все равно никоим образом не дам толковых ответов. И не потому, что не хочу. Но потому, что ответов вы попросту не поймете. Пока. А значит, давайте лучше пить пиво и есть колбасу с маслом и хлебом. Все одно, долго не засидимся. Через час нужно звонить к танцам в «Ротонде».

— Меня тоже приглашали, — мечтательно припомнил инженер, его немного развезло от тепла и хмельного напитка.

— Сходите непременно. Без сторожа вечеру удачи не будет, — поощрил его намерение Двудомный, допил остатки из кружки. — Может, еще по паре бутылочек? Я, разумеется, угощаю — предложил он с легкомысленным радушием.

Яромир не отказался.

Если бы он знал наперед, сколько их выйдет, этих бутылочек! Надо же, так нализаться за час, и подумать только, пивом! Со станции Яромир шел, мало сказать, что навеселе. Потому как понятие это априори предполагает забубенного, радующегося жизни гуляку, возможно горланящего песни и раздающего налево-направо по первому требованию денежные знаки, сигареты, зажигалки, сердечные пожелания, приободряющие сочувствия в комплекте с визитками и номерами телефонов, поцелуи, обещания и предложения жениться на первых встречных девушках.

Но этап алкогольной эйфории был пропущен инженером, даже не успев начаться. Его не объяла тоска или вселенская скорбь, скорее одолело и подчинило угнетающее раздумье. Он шел, заплетаясь в ногах, ватных и неустойчивых, обе руки его безвольно повисли вдоль тела, иногда подражая колебаниям маятника при слишком большом наклоне к негостеприимной, холодной осенней земле. Снова подморозило, снова с неживым хрустом ломалась тонкая наледь вчерашних непросохших лужиц. Инженер двигался будто бы и во сне, в то же время сознание его, обращенное теперь внутрь себя, проявлялось ясно, как никогда.

Мир города Дорог, в котором Яромир существовал уже более суток, был удивителен. Да что там, он был даже инопланетен. Один Хануман чего стоил, не говоря уж о тигре и гибельном репейниковом лабиринте. А барабан, газета, полустанок, разве они не заслуживали изумленного внимания? По-хорошему, коли он в своем уме, давно бы сбежал прочь и вызвал бы из ближайшего населенного пункта… собственно, кого бы он вызвал? Неотложку или психиатрическую бригаду, милицейский патруль или журналистский казачий разъезд в поисках сенсаций? Город Дорог присутствовал на карте, имел во главе управления мэра, хотя бы тот и разгуливал по улицам в боярской шапке и пенсне. И здание муниципалитета, и клуб, и чайная, и «Продмаг № 44», и огороды, и даже теплая уборная — все это был реальный мир. И в то же время не имевший с реальностью ничего общего.

Яромир сейчас только понял, отчего не покинул город Дорог тотчас, после знакомства с полоумным градоначальником Волгодонским, предложившим ему должность заводского сторожа. И отчего не уехал позднее, несмотря на тигра в зарослях и Царя Обезьян на рубероидной крыше. Причина представлялась ему вразумительно объяснимой. Он не ощущал подлинного, безумного испуга, даже когда в панике стучал в барабан, все равно будто делал, слушал и видел издавна ему знакомое, лишь хорошо позабытое, а может, и не позабытое, но утерянное, растраченное, вернее, отделенное от него нарочно.

Это была жизнь, пусть местами утрированная и преувеличенная, иногда — словно неправильно отснятая и нарезанная кадрами пленка, где монтажер не просто перепутал несовместимые части и времена, но то же самое в процессе создания ленты, по небрежности или умыслу, сделали гримеры и костюмеры, оформители интерьеров и постановщики спецэффектов. А бедный одуревший режиссер, демиург здешнего действа, настолько обалдел, бедняга, от невероятия ошибок, что раздал чужие реплики персонажам, и более того, бессловесных тварей определил в говорящие. Оттого получился мир из «комнаты страха» средней руки гастролирующего Луна-парка, способный напугать разве ребенка, и то до пяти лет, еще верящего, будто пятнистый плюшевый питон на веревочках может всерьез напасть и задушить, а свисающий в капроновой паутине тарантул из папье-маше уловить и ужалить, во всяком случае, довольно больно.

Но если взглянуть правде в глаза, разве он, Яромир, именно как пятилетний малыш, не уверовал в материализацию тигра и в угрозу смерти, тоже отнюдь не призрачную? И тем не менее никуда он не уехал. Город хранил ответы (он знал теперь с достоверной надежностью) на вопросы, которые человеку вообще бессмысленно обращать к себе и окружающим. Поэтому город был реален, хотя и в нереальном бытии. Яромир определенно выступал по отношению к нему в роли беспечного следователя по мелкому правонарушению, например, кражи с витрины пассатижей и мотка алюминиевой проволоки, притом старался заставить преступника расколоться на первичном допросе. Предчувствие беды ощущалось в той грядущей возможности, когда вместо покорного согласия с пустяковым хищением задержанный начал бы сознаваться в целой серии маниакально спланированных убийств с отягчающими обстоятельствами.