Наледь
Шрифт:
Несмотря на расставленные по двору открытые жаровни с пылавшими углями, у столов было знобко и сыро, потому спасительная водка пришлась весьма кстати. Яромира усадили вдалеке от газетного редактора — Месопотамский уже устроился на свободном табурете подле почтмейстера Митеньки, видимо, тот и держал место заранее для приятеля. Инженеру достался стул со спинкой за главным столом, через одного от именинника. В соседи он получил ни больше ни меньше, а самого Корчмаря с правой стороны, а с левой «гуслицкого разбойника» Василия, который тут же поделился с ним радостной вестью — Авдотья его далеко, с бабами в глубине двора, оттого ничто и никто не помешает ему ныне «принять отдохновение души». Яромир для виду согласился. Он уж смотрел теперь на присутствующих другими глазами. Понятна была и тюбетейка Волгодонского, и хлопотливая беготня бабки Матрены, не пожелавшей успокоиться в праздник и опять сновавшей туда-сюда с тарелками среди накрытых столов. И даже Василий не вызывал в нем прежнего возмущения вперемешку с долей опасливого благоговения — все же был он родителем девушки его мечты. Хорошо бы еще определить хотя бы на глазок, какие роли призваны исполнять так до конца и не открытые ему персонажи, тот же «гуслицкий разбойник», например. Спросить напрямую инженер не решался, но интуиция однозначно подсказывала ему — Чуркин Василий никак не человек.
Веселье тем временем набирало ход. Уже завклубом Лубянков пропел с веранды «отчего я веселый такой», четверка приблудных завсегдатаев чайной прочитала самодельный монтаж лермонтовского «Демона» и шотландского поэта Бернса со вставками-двустишиями из тюремной лирики сталинских времен. Несуразная вышла чушь, но разгоряченная публика благодарно хлопала. Потом стреляли по очереди из заветного ружья Гаврилюка, запускали фейерверк, достаточно убогий в разноцветии, но донельзя шумный взрывами. Потом «гуслицкий разбойник» подрался с престарелым Лукой Раблезиановичем из-за какого-то полузабытого денежного долга, причем последний, несмотря на возраст, одержал верх, заставив расчувствовавшегося Ваську слезно извиняться. Потом дело дошло и до танцев. Лубянков пустился во все тяжкие на драгоценном своем аккордеоне, плясали даже под «Полет шмеля», и под «марш Радецкого», и под совсем уже неудобоваримый для стиля диско «шумел камыш».
Яромир так завелся, что на время позабыл о сокрытых истинах города Дорог и в голову не брал, будто под мирной обывательской личиной притаились совсем даже и не люди, а бог знает какие сущности. Впрочем, опасаться ему было нечего, ведь Месопотамский ясно дал понять, универсалии — народ безобидный совершенно, скорее достойный жалости и зависимый, а потому требующий участия и непредвзятого понимания. Кроме разве Корчмаря. Тот, кстати сказать, весь вечер косил на инженера синим демоническим глазом, но говорил мало, больше услужливо подливал в рюмку, чтобы Яромиру не бегать всякий раз на веранду к водочному крану, тем самым как бы продолжал исполнять обязанности бармена.
Поиски Майи в этот вечер ни к чему не привели. Не было ее среди гостей, как ни пытался отыскать девушку взглядом влюбленный инженер. Но, может, оно и к лучшему, празднество приобретало все более разнузданные формы, на нем самом давно повисла Нюшка, вырядившаяся на сегодняшнее суаре в общипанное и порыжелое норковое манто, перед Майей вышло бы некрасиво и даже пошло, этим Яромир и утешался. Оттолкнуть Нюшку прочь в свете открывшихся ему реалий у инженера не хватало духу, да и жалко было ее. Вот так всегда! Подумал он, в очередной раз подкинув ради ухарства в воздух визжащую партнершу, развевавшееся норковое манто обдало его сильным запахом нафталина. Танцуешь с одной, а сердце твое далеко с другой. Мечта не дается в руки.
Только успел подумать так, как вышло инженеру озарение. Вовсе не по пьяной лавочке в полете лихого веселья, вовсе нет. Но как же все до смешного просто! Теперь. В памяти всплыли строчки «поехала наша Авдотья в Европу!», и еще эпизоды из Гиляровского о легендарном Ваське-разбойнике из Гуслищ. Ну, конечно! Полнотелая, румяная хозяйка банной лавчонки, русская красавица в самом соку, вот она! Точнее он. Народ, как есть во всей своей натуре. Тот, который хочет знать, и тот, который ничего знать не хочет. А желает хлеба и зрелищ и волю вольную. На последнюю можно полюбоваться. Скачет тут же, с громадным фингалом под глазом, дорогой муженек Васенька, таскающий в заклад оцинкованные шайки. И дочь у них лишь одна. Не в родителей. Прав был Гаврилюк — такого никак не могло случиться. Ибо народ и воля в состоянии породить единственно совершенную мечту, которая никогда и никому не дается в руки. Ее нельзя описать, ее нельзя ухватить, можно только любить беззаветно. И все равно, проснешься поутру, а рядом лежит Нюшка в облаке «сортовых перьев марабу с удостоверением».
Вдруг Яромир, едва закончивший очередной круговой пляс и не успевший отдышаться, ощутил, как некто тянет его за полу пиджака назад и в сторону. Инженер обернулся. Ба, знакомые все лица! Это ж вездесущий халявщик Доктор. Ему-то какого черта надобно? Все же Яромир, увлекаемый столь интеллигентным образом с танцплощадки, отошел следом за бывшим сторожем.
— Есть разговор, — по пути шептал ему Доктор, чинно кивая в такт шагам. — Небольшой, но вы уж простите. Скорее даже вопрос.
— Который копеек стоит? — Инженер машинально потянулся за кошельком. С Доктором до сей поры он говорил лишь однажды, и толку от беседы вышло чуть. Но может, унылый пенсионер хотел всего-то стрельнуть полтинник, кто его знает? Впрочем, Яромиру было не жалко.
— Упаси боже, мне ничего не надо! — чуть ли не с испугом остановил движение щедрой, дающей руки Доктор. — Вот сюда извольте. Конечно, место отхожее, зато народу нет никого.
Они остановились подле летней дощатой уборной, выкрашенной в канареечно кричащий цвет и, судя по запаху, давным-давно не чищенной. Яромир счел весьма спорным утверждение, что место сие было подходящим для частной беседы, но и пререкаться с Доктором он не хотел, напротив, желал поскорее отделаться и вернуться к кипевшему в отдалении веселью.
— Я слышал, вы с Хануманом разве что дружбу не водите? — не то с осуждением, не то с удивлением бросил как бы мимоходом Доктор.
— Не разве что, а действительно мы друзья, — холодно осадил его Яромир, припомнив демонстративную надменность своего собеседника в отношении «братьев наших меньших». Хотя, уж конечно, Хануман на роль меньшего брата никак не подходил, а жаль, согласно Дарвину именно от него наиболее удачно смог бы произойти род людской.
— Ну-ну, на вкус и цвет, как говорится, — неопределенно хмыкнул Доктор, но в подробности не стал вдаваться, напротив, принял чрезвычайно смиренный вид: — Еще раз извините, что отвлек вас в неподходящий момент.
— Ежели вы о Ханумане, так знайте. Я не намерен даже обсуждать! — Яромир, вроде бы ни с того ни с сего, а впал вдруг в крайнее раздражение. — Что за идиотские выяснения отношений, тем более возле отхожего места!
— Это к слову пришлось. Я, видите ли, никого не хотел обидеть. Ни прямо, ни косвенно, — жалко улыбнувшись, торопливо забормотал Доктор. Отчего последняя сказанная им фраза прозвучала особенно оскорбительно. — Я намеревался говорить с вами совсем о другом. О месте обитания, в смысле, о самом кирпичном заводе.
— Завод как завод, стоит себе. Вы и так знаете. — Яромир уже и вызывающе посмотрел на смущенного Доктора, ведь бывший сторож, а лезет с глупостями. Инженеру по-прежнему хотелось лишь одного — уйти поскорее прочь от смрадного благоухания нечищеной уборной. — А если вас интересует, к примеру, Панов лабиринт, то ничего нового я вам не скажу.
— Лабиринт не интересует, как сущность, ненужная мне совершенно. А вот жизнь моя всегда была мне дорога, — отмахнулся от предположения Доктор и, надо сказать, пренебрежительно отмахнулся. — Но флигель и главное здание, это совсем иного рода дело. Вы не находите?