Наливайко
Шрифт:
Наливайко махнул рукой, и дипломата потащили прочь в тьму ночи, меж густых, столетних дубов. Ни звездного неба сквозь ветви не увидишь, ни надежды на бегство не взлелеешь в такой чаще, ни с мыслями не соберешься от страха ночного.
6
На рассвете припорошил первый крупчатый снежок. Земля, радуясь этому покрову, притихла, — изнуренная за лето, на отдых залегла. Солнце взошло красное, едва глянуло на снежную порошу и тоже, как усталый глаз, закрылось тяжелыми веками снежных туч.
Яроним Ходкевич рано выехал из замка к войску за городом. Рядом с ним на белом коне ехал пан Униховский, польский офицер, присланный Замойским командовать вновь сформированным полком литовских жолнеров. Униховский считал себя чуть ли не польным гетманом в Литве, о своей победе в Копыле рассказывал Ходкевичу так, словно это он сам столь хорошо заманил казачьего полковника и уничтожил его самою и его казаков.
Хотя стоял еще ранний час, но улицы Слуцка были оживлены движением войска. Из окон выглядывали заспанные мещане, прислушиваясь к звонкому на морозе цокоту копыт, плотнее запираясь на засовы.
По одному из переулков на окраине города быстро ехали четверо всадников. Их одежда и оружие, их внешний вид, их обветренные лица — все выдавало-, что они не литовские воины. Трое неслись впереди, а один позади на вороном коне. Средний из трех, увидев каштеляна, придержал коня, что-то сказал заднему и опять поскакал вперед. Ходкевич и Униховский беспечно ехали только вдвоем, с десяток гайдуков скакали далеко позади них.
Униховский первый остановил коня, когда всадники галопом вынеслись на улицу. Ходкевич тоже остановился, оглянулся на гайдуков, — те прибавили ходу.
— Что за люди, из какого войска? — спросил Ходкевич совсем равнодушно.
Униховский подъехал к всадникам, узнал переднего и радостно воскликнул:
— Пан сотник Дронжковский?
— Да, это я, пан полковник. Мы вам, ваша милость, каштелян пан Ходкевич, известия из казачьего лагеря привезли.
— Известия из казачьего лагеря? Ах, это сотник пана Скшетуского! С какими новостями, пан сотник? Почему вы так переодеты? Пан Униховский доложил, что вы были захвачены в плен этими разбойниками. Убежали?
Дронжковский молодцевато вскинул голову, улыбнулся своим товарищам.
— Это верно, пан каштелян, я был захвачен в плен казаками, однако теперь…
— Убежали? Рассказывайте: видели вы этого разбойника Наливайко? Сколько войска с ним направляется на Литву?
— Мне поручено оказать другое: чтобы пан Ходкевич вывел свои войска из города и не мешал казакам украинского войска съесть кусок хлеба. А за вероломное нападение на мирной дороге, где никому не запрещено ходить днем и ночью, казаки требуют снять головы командирам, совершившим это нападение, отдать свое огнестрельное оружие казакам и написать короне, что сам пай каштелян гостеприимно пригласил казаков в гости в слуцкий замок…
Подъехали гайдуки из стражи Ходкевича и окружили группу, но казак на вороном коне отступил и остался вне круга. На седле он держал поклажу, завернутую в дорогую одежду. Казалось, этот человек был совершенно спокоен, даже равнодушен, хотя и внимательно прислушивался к разговору сотника Дронжковского с каштеляном. Поклажу он держал, как дорогую вещь.
Воздух потеплел, под копытами полутора десятков коней зачернели пятна талого снега. Ходкевич сначала не понял сотника, потом стал догадываться. Сотник был верным слугою Скшетуского, но тот все жаловался, что хочет сменить его, — «слишком из него худородная натура выпирает». Неужели выперла и сотник пристал к наливайковцам? Злоба душила каштеляна от одной мысли об этом.
«Как бы почувствительнее наказать смельчаков и вместе с ними этого дерзкого сотника?» — придумывал каштелян.
Сотник глянул на своих товарищей, стоявших рядом.
— Пся крев! — крикнул Униховский, схватившись за саблю.
Но ему не пришлось вытащить ее из ножен. Вороной конь с казаком промелькнул меж коней гайдуков и очутился рядом с полковником. Казак этот одарил Униховского таким взглядом, что у полковника даже в пятках похолодело и он оставил рукоятку сабли. Казак заговорил несколько охрипшим голосом:,
— Прошу вас, паны знатные, не судить сотника. Его добрая воля была служить доверенным слугой у пана дипломата или оставить его. Теперь он…
— Пожалуйста, пан казак, я сам… Пан полковник торопится оскорблять, я ему отвечу этой казацкой саблей… Но я жду вашего ответа, пая каштелян. Не дадите ответа — мы вернемся и без него и силою возьмем в городе все, что нам принадлежит по праву обиженного.
— Молчать, бездельник, изменник! Схватить его! В кандалы изменника. На тортуры! — приказал Ходкевич гайдукам.
Сотник Дронжковский молниеносно выхватил саблю, и первый наиболее исполнительный гайдук повалился, рассеченный ею.
— Стойте! — властно крикнул всадник, сидевший на вороном коне.
Голос его прозвучал, как приказ, которому нельзя было не повиноваться. Всадник порывисто развернул свою ношу и подал Ходкевичу плетенный из лозы воинский щит. На щите, проткнутая саблей, лежала голова Казимира Скшетуского. От внезапного взмаха тяжелая капля крови сорвалась со щита и упала на белую шею коня Униховского. Полковник оторопело подался назад. Всадник заговорил:
— Пану каштеляну наше казачье предостережение. Мы, украинское народное войско, нуждаемся только в постое. Нас приглашали правители, посылали в бой, когда им нужны были наши боевые руки. Теперь же не впускают в города, не дают куска хлеба съесть и на мирной дороге из засады, по-воровски, а не по-военному убивают наших товарищей. Разве- есть такой закон, пан Ходкевич? В Луцк мы пришли за порохом, на деньги хотели купить… и наткнулись на пули в наши сердца, на камень вместо хлеба… К вам мы наведались только затем, чтобы потребовать ответа за порубленных в Копыле товарищей. Добром просим не устраивать свалки, не лить неповинной крови. Тем, кто напал на нас, поснимайте головы на наших глазах и отдайте нам оружие. Вам оно не нужно, на разбой только искушает, а мы воины, оружие для нас предназначено самим богом…