Нам здесь не место
Шрифт:
Мы идем. Спотыкаемся и падаем, потому что у меня больше нет сил. Я очень-очень устала…
Когда я открываю глаза, солнце смотрит на меня сверху, будто глаз какого-то разгневанного бога. Я оглядываюсь и вижу рядом Пульгу. Мне становится ясно, что ночью мы в какой-то момент потеряли сознание.
Я поспешно тянусь к Пульге. «Пожалуйста, будь живым, я не вынесу, если ты тоже умрешь. Только не это!» — думаю я. Он выглядит как мертвый.
— Очнись, — говорю я ему. — Очнись, Пульга, пожалуйста, — повторяю я снова и снова, хлопая его по щекам.
Его веки начинают
— Вставай! — требую я. — Вставай.
Он медленно поднимается на ноги, и мы начинаем движение. Но солнце уже жжет огнем, и оно такое яркое! Я смотрю в сторону гор, туда, куда мы пытаемся добраться, и они по-прежнему кажутся невозможно далекими, а небесное светило с каждой секундой становится все жарче и жарче.
Мы идем, а в голове мелькают мысли о том, что я испекусь живьем, а кожа начнет дымиться и подрумяниваться, как мясо на огне. С каждым шагом наши тела как будто все сильнее съеживаются, точно солнце высасывает из нас всю влагу до последней капли. Губы у меня потрескались, когда я провожу по ним языком, то чувствую, какие они сухие и шершавые.
Если бы я потела, то могла бы слизывать с кожи эту солоноватую влагу, но мы даже не потеем больше. Солнце свирепствует, накаляя наши внутренности, мышцы и кровь. Мне страшно хочется пить. В сознании возникают странные образы: будто я надрезаю себе кожу и пью собственную кровь. Я знаю, что это солнце добирается до моего мозга.
Перед глазами то и дело мелькают белые всполохи, и от этих вспышек голова болит еще сильнее. Мысли мечутся слишком быстро, чтобы можно было за них ухватиться, и поэтому я просто иду. Я как будто в замедленной съемке; иногда мне кажется, что я просто топчусь на месте. Все кусты в пустыне одинаковые — корявые, уродливые и сухие, вроде нас.
— Чико, — доносится до меня шепот Пульги. Его голос нереален. Его голос — словно пыль.
— Нет, — отвечаю я ему. Я не хочу, чтобы он видел Чико, чтобы шел рядом с ним. — Скажи ему, пусть поворачивает назад. — Мне хочется плакать, но нечем. А еще хочется заставить мозг заткнуться, потому что он все твердит: «Мы умираем, мы на самом деле умираем». Кажется, я слышу какой-то крик, и смотрю в небо. Там черные точки, может быть, это стервятники. Возможно, они уже заприметили нас и готовятся к скорому пиру.
Нет.
— Все нормально, шепчу я себе. А потом вижу ее. Вижу воду.
Воду.
Прекрасную, сверкающую воду.
— Вода, — говорю я Пульге и протягиваю руку, чтобы он посмотрел, хоть он ничего и не видит. «Гляди! Гляди! Вот же она!» — думаю я. Вода, в которую можно запрыгнуть, которая пробудит наши тела.
— Эй! — кричит мне кто-то издалека, оттуда, где блестит вода: — Эй, иди сюда!
Я смотрю туда и вижу себя. Это я там плаваю по воде на окровавленном матрасе, словно на плоту. У меня длинные волосы, как раньше, черные волосы, которые я так любила, которые мама расчесывала и заплетала в две косы, когда я была еще маленькой. Это я стою на матрасе, машу руками, смотрю на себя и Пульгу.
«Все это неправда, — говорю я себе. — У тебя галлюцинации».
В носу покалывает, дыхание учащается, глаза чешутся, предвещая слезы.
Но слез нет.
Есть только ощущение плача. Так плачут, когда слез уже не остается. Я моргаю снова и снова, глядя на себя вдалеке, а потом на матрасе появляется Пульга и Чико.
Чико…
Все мы улыбаемся, прыгаем, машем руками. Я как будто смотрю кино про нас троих, таких, какими мы были раньше. Мы ненастоящие — ведь не могли же мы правда быть такими, пусть даже и в прошлом! но мне нет до этого дела. Меня переполняет любовь.
Я смеюсь и машу всем троим в ответ. И вижу белозубую улыбку Чико, оранжевый румянец на его щеках, когда он обнимает Пульгу. А Пульга смеется, хлопает в ладоши, будто гордясь тем, что мы забрались так далеко, и я сама в белом платье, чистая, красивая, сияющая, стою рядом с мальчишками и смотрю на них так, словно бы каждый из них — половина моего сердца.
Все трое светятся жизнью.
Пульга рядом со мной стонет, но я не хочу отрывать взгляд от нашей троицы.
— Посмотри, — говорю я ему. — Посмотри на нас. Я иду быстрее, сбросив с себя Пульгу. Спешу к воде.
— Пульга! — кричу я.
Но потом оглядываюсь и вижу, что он упал на колени. Я ковыляю к нему.
— Ну что ты… — говорю я ему, — не умирай…
Но он меня не слышит. Я и сама себя не слышу. Мой голос тише шепота, его вообще не существует.
Я снова поднимаю тело друга и снова тащу его за собой.
Вперед… пожалуйста… вперед…
Я волоку его и молю Бога: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Я смотрю на троицу, сидящую на матрасе, и вижу, что все они перестают смеяться. Они таращатся на меня и на Пульгу — настоящих, тех, что в пустыне. А потом Чико падает и корчится, и на губах у него проступает кровь. Пульга опускается на колени. А я смотрю на свое платье, которое из белого становится кроваво-красным.
«Мы умираем», — говорит мне мой мозг.
Умираем.
Видение исчезает.
— Все в порядке, — говорю я Пульге, удерживая его здесь, в этом мире. Но мои слова не слышны, и я даже не знаю, произнесла ли их на самом деле. Можно ли было их расслышать.
Я вижу, как впереди к небу вздымается столб пыли. А потом замечаю белый фургон, он катит к нам. Я не могу понять, в действительности все это или нет, даже когда он приближается.
Вот он еще ближе. И еще.
Он мчится к нам очень быстро и наконец тормозит в нескольких сантиметрах, окутав облаком пыли.
Хлопает дверца. К нам идет человек в зеленом. Пограничник.
Мы перешли границу. У нас получилось.
Когда я это понимаю, тело наполняется энергией. Я начинаю плакать и пытаюсь сказать Пульге: «Мы сделали это, мы перешли границу!» — но человек в зеленом начинает орать на нас, и я не успеваю издать ни звука.
— Идите сюда, — кричит он по-испански, хоть и выглядит как гринго, и толкает нас к фургону. Пульга покачивается, пока пограничник охлопывает его тело. Потом наступает моя очередь, руки пограничника проходятся по моим плечам, туловищу и останавливаются на груди. Мне становится ясно, что он все понял.