Нам здесь жить. Тирмен
Шрифт:
Облако шевелится и начинает мерцать.
– М-м-м-м… – это Миня. Он просто стоит рядом и таращится на облако. Не знаю, страшно ли ему, не знаю, ведомо ли ему вообще чувство страха; зато про себя я это знаю наверняка.
Отступаю, ухватив Миню за предплечье, и вспоминаю: позади тупик!
В мерцании проклятого облака проступают очертания фигуры… детской фигуры. Если только можно представить себе ребенка-дебила выше Мини на локоть! Покатый лоб нависает над глазками-искорками, рот течет вязкой слюной, безгубый, беззубый рот, где внутри черного провала что-то смутно ворочается, желая наружу; руки безвольно свисают плетьми…
– Стукали-пали, стукали-пали!
Чудовищное дитя довольно хихикает, приплясывая на месте.
– Вышел месяц из тумана… – доносится из ворочающегося мрака; и одновременно приходит в движение правая рука дебила, лениво, в такт словам, тыча пальцем то в меня, то в себя.
Миня не в счет.
– Вынул ножик из кармана… – осклабившись, дебил сует левую руку внутрь себя, а когда извлекает ее обратно, то из кулака тускло блестит лезвие. – Буду резать… резать. Буду. Ты не спрятался. Я не виноват. Буду резать…
И оношагает ко мне!
Кажется, до этого я стоял кроликом перед удавом, не в силах стряхнуть оцепенение; но тут жгучая волна ужаса, кислого, звериного, копившегося в самом низу живота ужаса, хлынула наружу. Кричу. Кричу так, будто лезвие, которое гигант-дебил держит в руке, уже вошло в мой живот, вспарывая кожу, мышцы, выворачивая наружу кишки…
Бегу прочь.
Стена, граница адского переулка, с размаху налетает на меня, прыжком сократив расстояние от камня до человека; вскипает боль в ободранных до крови ладонях, которые я успел выставить вперед. Все, прибежал. Крик вновь раздирает мне глотку – и от этого крика, от боли в саднящих ладонях я прихожу в себя.
Сидя на асфальте.
Позади грохочет утробный рев, ему вторит удивленный детский всхлип; «Подымите мне веки! – требую я у кого-то постороннего. – Подымите… подымите!»
И не верю своим глазам.
Мой Миня, тишайший и застенчивый Миня, насмерть схватился с ожившим кошмаром! Бугай вцепился в дебила своими тупыми когтями и теперь, не давая уроду вырваться, с ревом бодает его в грудь; потом пелену снега рассекает лезвие, Минька сдавленно мычит, отшатываясь, выдергивая из противника рога, покрытые чем-то мокрым, блестящим, и как мерещится мне в лунном свете – дымящимся…
– Стукали-пали! Я не виноват!
– Мм-ма-а-а…
Встаю. С «дротом» в руке. Жалкое оружие, но другого у меня нет, и ничего у меня нет, даже страха – уполз внутрь, съежился, затаился… исчез.
– С-с-сука! Не трожь! – бегу, понимая, что бегу умирать, и даже успеваю удивиться собственному безразличию.
– Я не виноват! На золотом крыльце сидели… кто такой? Кто ты будешь такой?!
Электрод на удивление легко входит в бок дебила. В следующее мгновение мир перед глазами взрывается цветными звездами, я лечу в снег и ворочаюсь, пытаясь прийти в себя, пробиться сквозь искрящуюся тьму, застлавшую взор. Совсем рядом взревывает Миня, и заунывно булькает монотонный голос:
– Кто не спрятался, я не виноват. Буду резать, буду бить. Буду резать… буду…
Тьма наконец расступается. Что-то твердое давит в бок, я сую руку за пазуху, шарю… в кармане нащупывается забытая мной «мулетка». Корявая фигурка, ребенок-дебил. Зачем?! Рядом валяется мой «дрот», я машинально сжимаю его второй рукой, с омерзением ощущая прикосновение к ладони липкой жижи.
Встаю, качаясь.
Кошмар-убийца и Миня клубком катаются по испятнанному кровью снегу, и Миня храпит с диким присвистом, будто воздух вырывается у него не только изо рта, а похожее на огромного ребенка создание раз за разом повторяет без выражения:
– Буду резать… Буду резать…
И равнодушно всхлипывает в перерывах.
– Едрить твою через коромысло! Алька! Швыдко! Да шо ж ты телишься, йолоп!..
Валько-матюгальник, неведомо откуда возникнув рядом, бесцеремонно выхватывает у меня электрод и «мулетку», после чего, обернувшись к живому клубку, вскидывает обе руки над головой.
– Зализо на крови, врагу жилы отвори! – скороговоркой выкрикивает он, срываясь на фальцет; и с размаху вонзает «дрот» в фигурку.
Истошный визг. Так визжит собака, когда ее позвоночник хрустит под колесом. Мне хочется заткнуть уши – но я не делаю этого.
Я стою и смотрю.
Смотрю, как корчится перед нами на снегу, исходя визгом, тот кошмар, что миг назад терзал могучего Минотавра, а сам Миня, силясь подняться, на четвереньках ползет к нам.
Валько еще трижды пыряет фигурку электродом, а потом с неожиданной прытью бросается вперед, подхватывает Миню и оттаскивает к нам.
– Нож! – рявкает матюгальник мне в лицо.
– Что? – тупо переспрашиваю я, не в силах отвести взгляда от корчащегося, как мне кажется, в агонии существа.
– Нож давай! Швыдко! Бо вин щас оклемается!
До меня наконец доходит. Нащупываю в кармане выданный мне матюгальником нож и протягиваю его хозяину.
Секунда, и Валько выщелкивает главное лезвие. Он что, хочет с ножом… на это?!Следующая секунда – и Валько, приседая, бежит вокруг нас с Миней, очерчивая внизу уродливую окружность.
Ножом.
По снегу.
На миг запнувшись лишь о край притрушенного зимней пудрой люка канализации, ребристый узор на чугунной крышке которого складывается в рабочие руны горводслужб.
Встав рядом, матюгальник крест-накрест режет воздух у нас над головами и, явно малость успокоясь, бормочет что-то вроде:
– В доме заховалысь, в зализо заковалысь…
Дальше я не разобрал.
– За круг ни ногой! – сообщает мне Валько уже обычным тоном и склоняется над тяжело дышащим Миней, словно разом потеряв всякий интерес к дебилу-ребенку.
А тем временем оживший кошмар уже не корчится, не визжит – он медленно, с трудом встает на ноги.
– Нету… – бормочет дебил, озираясь. – Бяки… я иду искать… искать иду… Больна-больна… больна…