Напарница
Шрифт:
Быстро подняв глаза на своё отражение, я увидела, как краска стыда стремительно заливает моё лицо, шею и плечи. Напарник, отведав моей крови, не отпустил меня спать, а принялся целовать — в губы, в лицо, в шею и плечи и, как я теперь помнила, я отвечала ему, совершенно забыв себя и всякие представления о благопристойности. Он говорил мне… о чём-то важном, что касалось только нас двоих, я шептала бессмысленные клятвы, полностью веря в каждое слово, и снова целовала его лицо и худые руки… расстались мы не раньше, чем Мастер напомнил о приближающемся рассвете. Силы небесные, не могу поверить, что всё это происходило со мной!
— Во всяком случае, это касается только меня, сударь, — прошептала я, опуская глаза. Дрон Перте глумливо усмехнулся.
— Как
— Замолчите! — вырвалось у меня, и Дрон Перте в который раз за разговор взял себя в руки. Хотела бы я знать, что это на него нашло, и почему я второй раз за такой короткий промежуток времени должна выслушивать мужские упрёки?!
— Я предлагал вам выйти за меня замуж, сударыня, — холодно произнёс он. — Оставляя за собой право пользоваться вашей любезностью, чтобы разыгрывать родных и весь свет, забираю назад своё предложение. Ни ваша рука, ни сердце не сделают меня счастливым.
С этими словами авантюрист вышел — ни дать ни взять оскорблённый герой сентиментальных романов, так любимых моей хозяйкой и наставницей госпожой Кик. Всё-таки устрицы ужасно театральны, и всегда стремятся оставить за собой последнее слово, точнее сказать — реплику в разыгрываемой ими без зрителей пьесе. Я, кстати, собиралась сказать сыну синдика, что не смогу сделать его счастливым и вынуждена отказать ему, но теперь у меня уже не будет такой возможности.
Как всегда, это меньше расстраивало меня, чем поведение напарника. Значит, вампир в самом деле усыпил меня и… Дальше думать не хотелось. Зато хотелось, в который раз презрев запреты напарника, отыскать его и трясти до тех пор, пока он не сознается во всём содеянном, потом не раскается, а потом не обещает, что больше так не будет. Хотя, конечно же, нет никакой гарантии, что вампир сдержит обещание, если вдруг его и даст. Мне представилась тонкая белая рубашка дейстрийского покроя, в которой напарник был этой ночью — бог весть, когда я успела это разглядеть! Вспомнилось худощавое, будто высохшее за полвека тело вампира, на котором я полулежала, и которое я, одурманенная, обнимала. Краска стыда вновь залила лицо и плечи, и я решительно отвернулась от зеркала. Напарнику предстоит не слишком приятный разговор, но это не извиняет того гнева, смешанного с отвращением, который вспыхивал в глазах сына синдика, когда он спрашивал, видела ли я вампира и пил ли тот мою кровь. В конце концов, Дрон Перте с первого дня предполагал между мной и напарником непозволительно тесную связь, чему же он удивляется теперь?
Пожав плечами, я вышла из комнаты, чтобы спуститься к завтраку.
Мой внешний вид неприятно — для меня, само собой разумеется — был связан в сознании хозяев дома с тем фактом, что вечером их сын вызвался проводить свою «невесту» в спальню, и посему по количеству вольных шуточек завтрак превзошёл ужин. Дрон Перте, весь во власти своего дурного настроения, отвечал родителям ещё более рассеянно, чем вечером, и это только укрепило их убеждение в скорой свадьбе. После завтрака жена синдика напомнила нам обоим моё опрометчивое обещание помочь в организации концерта, и почтительный сын вызвался ввести меня в курс дела. Мы поднялись в его спальню, где Дрон предложил мне сесть за его письменный стол.
— Прошу прощения, сударыня, — холодно произнёс он, — но здесь нам будет работать удобнее, чем в вашей комнате: там вам было бы негде писать. Вот, здесь, поглядите, тексты приглашений, которые мы должны разослать, а здесь — список дам, которых следует пригласить. Мужчин я возьму на себя, можете не волноваться.
— Прошу прощения, сударь, — ответила я, пробежав глазами текст приглашения, который мне, по-видимому, следовало повторить пятнадцать раз. Если в нём и был тайный смысл, то мне он оказался непонятен. — Но я не вижу особого смысла в этой работе. Почему бы вам…
— Сударыня! — сдержанно возмутился Дрон Перте. — Я ведь объяснял вам причины, по которым вынужден занимать ваше время! Разумеется, вы были бы не нужны, если бы приглашения мог разослать кто угодно. Однако, если вам это неизвестно, вежливость требует, чтобы женщин приглашала женщина, в противном случае может возникнуть значительное недоразумение. Мне не хотелось бы впутываться ни в любовные истории, ни в поединки только ради вашего спокойствия.
— Но, сударь, ваша матушка…
— Ивона! — Впервые после нашего утреннего разговора сын синдика обратился ко мне по имени. — Моя матушка давно выражала желание быть избавленной от светских обязанностей при условии, что это не нанесёт обиды её друзьям. Неужели вам так сложно выполнить просьбу женщины, которая старше вас и годится вам в матери?
— О, нет, сударь, в матери она мне отнюдь не годится, в чём вы сами убедились не далее как этой ночью! — живо ответила я. Дрон Перте побледнел от злости, и, пододвинув ко мне стопку бумаги, отвернулся к окну. Я, однако, не спешила приступать к работе, вернее, поспешила, но не к той, которую ждал от меня Дрон Перте. Сперва я зажгла свечу и подержала над ней каждый листок бумаги, на которой мне предстояло писать. Это требовало времени, однако никакие буквы или иные знаки там не появились. После я понюхала чернила, не слишком, правда, надеясь уловить тот особый аромат, который бывает, если написанное сегодня письмо завтра может сделаться вдруг невидимым. Напарник рассказывал когда-то, что изготовители писчих принадлежностей нарочно помечают запахом свой специальный товар: чтобы знающие люди могли отличать от обыкновенного. Но в этот раз передо мной была самая обычная бумага и самые обычные чернила. Возможно, тайна таилась в списке дам, а, возможно, и нет, и, во всяком случае, если сын синдика стоит ко мне спиной вот уже четверть часа, это не означает, что так будет продолжаться и впредь. Пожав плечами, я приступила к работе. «Милостивая хозяйка! — выводила я, написав наверху письма имя первой в списке дамы. — От имени Августы Перте, многоуважаемой супруги синдика гильдии стрелков Вашего славного города, имею честь пригласить Вас принять участие в благотворительном концерте, который состоится… числа сего месяца. Искренне Ваша, Ивона Рудшанг». Одно письмо, второе, третье… Пусть содержание было новым, работа была привычной: мне не раз приходилось отсылать некоторые деловые письма вместо моей хозяйки, госпожи Кик, и к тому же она требовала копировать почерк: это позволяло переложить на меня ведение дел, не ставя в известность власти. Я как раз приступала к четвёртому, когда сын синдика соизволил прервать своё молчание и повернулся ко мне.
— Как, Ивона! — воскликнул он с удивлением. В голосе сына синдика всё ещё сквозил холодок, и, пожалуй, это меня несколько… огорчало. — Всего три письма, когда надо разослать в пять раз больше? Право, вы меня удивляете и… постойте!
Сын синдика схватил одно из писем, и так и впился в него глазами.
— Ивона! — возмущённо проговорил он, — когда я просил вас взяться за эту работу, я говорил об обязанностях, которые могла бы выполнять моя невеста!
— Разумеется, сударь, — согласилась я.
— Тогда ответьте мне, моя дорогая, — в этом обращении не было уже тех подкупающих ноток, которые так ласкали и пугали меня с самого начала знакомства, — для чего же вы копируете мой почерк?!
— О… — потянула я, несколько сконфуженная этим открытием. Порученная мне работа вызвала к памяти привычный навык, к тому же отточенный напарником до того, что мало какой специалист мог бы обнаружить подделку. Вампиры, при желании, могут не только перенять у человека умение, но и вернуть обратно отчищенным от обычно допускаемых ошибок. Не сказать, чтобы я радовалась подобной учёбе — ни тогда, молоденькой девочкой, которой стали поручать дела, ни потом, когда попала в Бюро безопасности. Нелепость моего промаха меня до необычайности смутила, и я забрала у сына синдика письма — все три — и разорвала на мелкие кусочки.