Наперекор судьбе
Шрифт:
Иззи нехотя встала. Ноги у нее вдруг стали ватными. Отец быстро прошел вдоль дома, затем повернулся к ней:
– Идем же. Я думал, ты побежишь за мной.
– Извини, папа.
Он повел дочь через лужайку по направлению к лугу. Достигнув изгороди, Себастьян перелез через нее, потом повернулся и с заметным нетерпением стал ждать, глядя, как Иззи проползает под изгородью на животе.
– В лес или на луг? – спросил он.
– Мне все равно.
– Так нельзя говорить. Это указывает на отсутствие интереса. Даже если ты не уверена, нужно сказать что-то определенное.
–
Себастьян зашагал вперед и несколько минут шел молча. Узкая тропка не позволяла идти рядом, и Иззи шла позади. Несмотря на хромоту, Себастьян шел очень быстро. Она еле поспевала за отцом. Иззи ждала, когда же он начнет свой разговор. Все это было для нее в высшей степени неожиданно и непривычно.
– Пожалуй, здесь. – Он остановился, прислонившись спиной к дереву и глядя на Иззи. – Я хочу кое-что тебе сказать.
– Слушаю, папа.
– Я подумал, что… должен был приехать сюда. Приехать, чтобы… тебя поблагодарить.
– Меня поблагодарить?
Иззи почувствовала, как земля стала уходить у нее из-под ног. Чтобы не упасть, она схватилась за ствол дерева.
– Когда мы с тобой в прошлой раз говорили, я не чувствовал особой благодарности.
– Ты не чувствовал?
– Ты помнишь, когда это было?
– Да, папа. Это было ночью, когда ты… Когда я сказала тебе про твои книжки.
– Вот именно. Вряд ли ты поняла, но твои слова мне весьма помогли.
– Помогли? Как?
– Они подсказали мне идею. Видишь ли, мне было никак не найти идею. Для моей новой книги.
– И я подсказала тебе идею?
– Да, – с привычным раздражением ответил Себастьян. – Только прошу тебя, Изабелла, не повторяй за мной все мои слова. В этом нет необходимости.
– Извини, папа.
– Ладно. Помнишь, ты говорила про коров?
– Конечно помню. Я сказала: если бы они хотя бы на день приплыли в наше время и встретились с нашими коровами.
– Да. И это показалось мне интересным.
– Понимаю.
– Ты еще говорила про время. Помнишь – что?
– Наверное, – нерешительно ответила Иззи. – Ты про то, что наше время могло бы перемешаться со временем Меридиана?
– Вот именно. Твои слова очень сильно мне помогли, и я подумал, что ты должна об этом знать. Но я не стал тебе звонить, а сел и приехал.
– Я очень рада, папа.
Иззи стояла, глядя на отца, а затем, по совершенно непонятной причине, хотя она и была довольна, что сумела ему помочь, ей вдруг стало пронзительно грустно. Отец ведь и сейчас сердился на нее. Иззи видела это по его напряженному лицу, где ясно читалось, что он ее совсем не любит. Раньше это не так бросалось в глаза, но здесь, в замечательном Эшингеме, где ей все улыбались и разговаривали без крика и раздражения, она особенно остро почувствовала, какой унылой и безрадостной была ее жизнь в родном доме. И когда она туда вернется после Эшингема, ей будет совсем плохо. Иззи почувствовала, как слезы подступают все ближе и ближе. Они были готовы брызнуть. Иззи быстро провела ладонью по глазам.
– Ну что ты, в самом деле? – поморщился отец. – Только не начинай плакать. Я думал, мои слова тебя обрадуют.
–
Слезы оказались сильнее, и Иззи заплакала по-настоящему, уже не пытаясь сдерживаться. Она смотрела на отца, и ей очень хотелось, чтобы он не смотрел на нее так сердито, а подошел бы и успокоил, как это делала няня.
Наконец Иззи удалось перестать плакать. Она закусила губу, и последние рыдания остались у нее внутри. И вдруг она увидела, что отец смотрит на нее совсем не так, как пару минут назад. Взгляд его перестал быть сердитым. Нет, отец не улыбался. Его глаза были совсем грустными. Некоторое время они стояли напротив друг друга, оба по-своему несчастные. Потом Себастьян медленно, неловко, словно это стоило ему большого труда, протянул к дочери руку.
– Иди ко мне, – тихо позвал он, однако Иззи продолжала стоять на прежнем месте. – Я сказал, иди ко мне.
Эти слова звучали не как сердитый приказ, а как просьба.
Иззи сделала шаг, потом другой, в любой момент ожидая, что отец потеряет терпение и уйдет. Но он продолжал стоять с протянутой рукой.
Иззи показалось, что прошло очень много времени. Она подошла к отцу так близко, как только смогла, и вложила руку в его ладонь. Отцовская рука была очень теплой. Теплой и сильной. Иззи только сейчас вспомнила, что никогда не брала отца за руку и вообще не прикасалась к нему. Он очень осторожно сжал ее ладонь в своей и застыл, молча глядя на их руки, будто это было чем-то необычным. Потом он взглянул в глаза дочери, словно надеялся, что она сумеет понять.
– Я… сожалею, – произнес он каким-то не своим, странным, тихим голосом. Казалось, он потрясен до глубины души. – Я очень, очень сожалею, Изабелла.
Иззи стояла молча, боясь шевельнуться, не зная, откуда ей известно, что сейчас лучше ничего не говорить, иначе сказанное может оказаться неуместным и даже опасным. Последовала новая долгая пауза. Потом отец попытался улыбнуться, хотя у него это плохо получилось.
– Тебе здесь хорошо? Все время с Китом, правда?
– Да, папа. Спасибо. Мне здесь очень хорошо.
– Рад слышать. А то я боялся, что ты будешь здесь скучать.
Он опять, как и тогда, в кабинете, смотрел куда-то сквозь нее, в какое-то странное место, но продолжал держать ее руку.
– Мне жаль, – снова произнес он.
– Папа, все хорошо.
– Пойдем-ка обратно, – уже другим, более привычным голосом сказал он. – Билли тебя заждался. Негоже заставлять его ждать. Идем.
Он выпустил ее руку, повернулся и пошел. Иззи поспешила за ним, но через несколько шагов отец снова остановился.
– Вряд ли ты поймешь, но в ту ночь ты сказала еще кое-что. О времени. Помнишь?
– Нет, наверное.
– Ты сказала, что умеешь узнавать время только наполовину. Я подумал: эти слова могут стать названием довольно интересной книги. Половина времени. Как ты думаешь?
– Полагаю, что так. Да.
Она ничего не полагала.
– Но если тебе не нравится, я не стану так называть свою новую книгу, – прежним сердитым тоном заявил отец.
Иззи испугалась:
– Нет, мне нравится. Обязательно назови ее так.