Наперекор судьбе
Шрифт:
О том, что Лоренс владеет почти половиной акций нью-йоркского филиала «Литтонс», в издательстве знали лишь несколько человек из высшего руководства.
– К чему это афишировать? – спросил он. – Вряд ли я виноват, что Стюарт Бейли тебе не рассказал. И опять-таки, а почему он должен был рассказывать? Откуда он мог знать, что между нами что-то возникнет?
Акции нью-йоркского филиала «Литтонс» достались Лоренсу от его матери. Он их не просил, никогда не видел в них особой ценности, часто подумывал продать, однако не продавал.
Он с улыбкой добавил, что, к счастью, не обладает коварством Макиавелли, иначе,
– Это как? – спросила Барти, злясь на себя, что ее тянет улыбнуться.
– Я мог бы потребовать, чтобы тебя уволили, и тогда виделся бы с тобой столько, сколько захочу. Или мог бы потребовать назначить тебя главным редактором. У меня был широкий простор для самых диких и безумных решений. Например, я мог бы разогнать все высшее руководство, а рядовым работникам обеспечить головокружительный карьерный взлет. Мог бы переместить издательство в Эллиотт-хаус. Мог бы начать вмешиваться в рекламные дела и издательские планы. Мог бы купить с потрохами все эти «Даблдеи» и «Брентано». Я мог бы…
– Понятно, – перебила его Барти. – Основную идею я уловила.
– Но я ничего этого не делал. Сидел себе тихонько и надеялся… Да, глупо надеялся, что ты вообще ничего не узнаешь. А ты узнала, и моя скромность вызвала у тебя разные дурные мысли обо мне. Это как-то жестоко с твоей стороны.
– Знаешь…
– Знаю. Это даже очень жестоко. Скажи, я тебе причинил какой-то вред?
– Огромный, – не задумываясь, ответила Барти. – Я неожиданно узнала, что ты вовсе не такой, каким я тебя представляла.
– Неужели, Барти? В чем я не такой?
– Мне это трудно объяснить. Но для меня это было колоссальным ударом. Представляешь? Узнать, что ты владеешь половиной издательства, в котором я работаю? А я-то представляла, что ты не имеешь никакого отношения к издательскому миру. Радовалась, что моя работа полностью независима от тебя и твоего влияния. Ты же знаешь, как мне важно и дорого то, чем я занимаюсь.
– Да. Я только не могу понять, почему тебе это так важно.
Барти незаметно для себя подалась вперед:
– Лоренс, ты не рос в тех условиях, в каких пришлось расти мне. От тебя не требовалось на каждом шагу быть благодарным. Ты не чувствовал себя обязанным, не терзался мыслями о том, что ты хуже всех остальных. Ты не родился в бедной семье, иначе ты меня лучше понимал бы. То, что я делаю, я делаю сама.
– Да неужели? – спросил Лоренс, подняв брови и буравя ее глазами. – Барти, ты сейчас говоришь правду? Значит, все, что ты сделала, – результат исключительно твоих усилий? И работу в Нью-Йорке ты тоже получила самостоятельно? Скажешь, твоя приемная семья здесь ни при чем?
Барти нахмурилась. Он ударил по ее больному месту.
– Да, мне помогли. Но и в Лондоне, и в Нью-Йорке я должна была своей работой доказывать, что достойна места, на которое меня взяли. Пожалуй, здесь даже сильнее, чем в Англии. И потому я работаю, не считаюсь со временем, не позволяю себе брать отгулы, никогда не опаздываю и даже есть стараюсь у себя на рабочем месте, чтобы не тратить лишнее время. Книга, выпуск которой мне поручили…
– Как же, помню. Детективная история.
– Да. Я открыла этого писателя. Я убедила Стюарта заключить
Помолчав, Лоренс сказал:
– Барти, ты для меня значишь так много, что мне тоже не выразить словами. Мне без тебя невыносимо. Я дико, отчаянно извиняюсь за то, что ненароком тебя обманул. Возникло чудовищное недоразумение. Я молчал из самых лучших побуждений, клянусь тебе. И такое больше не повторится. Никогда. Пожалуйста, поверь мне.
Барти смотрела на него, сожалея, что не может поверить. Ей хотелось ему верить. Она ведь тоже скучала без него, и еще как. Без Лоренса ее жизнь в Нью-Йорке была совсем не той. С тех самых пор, как они встретились, Лоренс занимал в ее жизни громадное место. Они виделись практически ежедневно. А этот обман – еще один пример его тяжелой, покореженной личности. Если он действительно не понимает, как глубоко задел ее своей скрытностью, имеет ли она право его винить? Наверное, нет. Но и оправдывать его Барти не собиралась. Он ведь знал, как для нее важна работа, знал, что она одна из Литтонов: если не по крови, то по духу уж точно. Он должен был бы понимать, что утаивать от нее подобные сведения недопустимо. А если он решил бы наконец проявить более пристальный интерес к делам издательства, что тогда? Она могла бы уйти, вообще уйти из «Литтонс» и устроиться в другое издательство. В тот же «Скрибнерс». Или в «Даблдей». Она не давала клятву работать в «Литтонс» всю свою жизнь.
Барти вздохнула.
– Ты чего вздыхаешь?
– Мне хотелось бы, чтобы ничего этого не было. Чтобы я ничего не узнала и чтобы нечего было узнавать. Это так грустно.
– Почему грустно?
– Потому что это все испортило. Навсегда.
– Барти, что именно испортило?
– Ну как ты не понимаешь?! – с болью и отчаянием воскликнула она. – Очень многое. Мои представления о тебе. Мои чувства к тебе.
– Я по-прежнему тебя люблю, – совсем тихо произнес Лоренс. – Для меня ничего в наших отношениях не изменилось.
– Это не аргумент. Для тебя не изменилось, зато для меня изменилось, и очень сильно.
– Значит, любовь ко мне, о которой ты говорила, – она изменилась? Не выдержала первого препятствия? Это печально, Барти. Очень, очень печально. Это заставляет меня думать, что и прежде у тебя не было ко мне особо сильных чувств.
– Нет, – нервно перебила его Барти, – дело не в том.
– Тогда в чем?
– Ты опять пытаешься меня запутать? Я же сказала, у меня не хватает сил на словесные игры с тобой.
– Барти, но что мне сделать, чтобы убедить тебя? Какие аргументы привести, чтобы ты поверила, что я не собирался причинить тебе никакого вреда? Что «Литтонс» меня не интересует?
– Ты мог бы… продать свои акции, – сказала она. – Избавиться от них.
Лоренс долго глядел на нее, потом на его серьезном лице пробилась улыбка. Торжествующая улыбка, возвещавшая о том, что в его голове возникла идея. Большая идея. Барти уже несколько раз видела у него эту улыбку и всегда изумлялась, насколько он беззастенчиво доволен собой и насколько высокомерно уверен в правоте всего, что делает.