Наперекор судьбе
Шрифт:
– Прошу тебя, не говори так. Твои слова ничего не изменят. Люк – мой муж во всем, кроме статуса и…
– Сейчас ты опять мне скажешь, что это не его вина.
– Да. Да, мама. А теперь тебе лучше уйти, – устало произнесла Адель. – Мы опять начинаем ссориться. Я очень тебе благодарна за твой приезд, но…
– Что – но?
– Я не могу спокойно выдерживать твое враждебное отношение к Люку. Для меня это ужасно больно.
– Адель, не говори глупостей. Я просто констатирую факты.
– Нет, мама. Ты их не просто констатируешь. У тебя, как всегда, за фактами скрываются твои суждения, а они бывают искаженными. Я люблю Люка, и он меня
На этом они расстались. Через неделю Адель прислала письмо, где сообщала, что ей так и не удалось убедить Люка принять извинения Селии. «Я их принимаю, но верность мужу стоит у меня на первом месте».
– Гадкий, надменный, несговорчивый человек! – сердито пробормотала Селия, швыряя конверт в ящик письменного стола.
Однако на душе у нее было тяжело. Полоса отчуждения между нею и Аделью не исчезла, и в основном по ее вине.
Желание Селии, чтобы у Адели снова родилась девочка, тоже не исполнилось. В день Рождества 1939 года на свет появился Лукас Либерман. Это событие произошло под колокольный звон, разливающийся над Парижем. Так поэтично выразился Люк, принесший Адели букет рождественских роз.
– Ma chère, chère Mam’selle Адель, теперь ты сделала меня совершенно счастливым.
Оливер оказался прав: Адель не собиралась возвращаться в Англию.
«Мама, я знаю, что мои слова тебя огорчат, – писала она Селии, – но прошу тебя, постарайся понять: мой дом – здесь, в Париже. Здесь родились мои дети, здесь им расти, и я отсюда никуда не поеду. Люк считает, что опасность не слишком велика. Конечно, если положение ухудшится, я подумаю о возвращении. Но вряд ли дойдет до этого».
К начавшейся войне французы относились не слишком серьезно. Правда, по всему Парижу были расклеены плакаты с призывом к мобилизации «вследствие агрессивных действий германского правительства», а на улицах заметно прибавилось солдат. Однако в остальном жизнь казалась прежней.
«Париж всегда Париж». Этот девиз французской столицы был на устах всех ее жителей, уверенных, что так оно и есть. Адель убеждалась в этом практически ежедневно, гуляя с Нони и Лукасом в старой громоздкой коляске, которую привезла леди Бекенхем, когда приехала взглянуть на правнучку. Адель шла мимо уличных кафе, за столиками которых все так же сидели люди. Они попивали кофе и вино, курили, и им совершенно не было дела до того, что творилось в других частях Европы. Парижане все так же ходили на концерты и в кино, все так же собирались в больших кафе, где играли маленькие оркестры, все так же гуляли по Люксембургскому саду. Мешки с песком, окружавшие вход в Гранд-опера, ничуть не мешали ценителям оперной музыки спешить на постановку «Мадам Баттерфляй». Кинотеатры и рестораны не жаловались на недостаток посетителей, а дома высокой моды демонстрировали весенние коллекции. Казалось, парижане решили показать Гитлеру, что им просто не до него. Страха в Париже не было. Или почти не было.
– У нас есть линия Мажино, – говорили все от мала до велика. – Это щит Франции. Мы будем в безопасности.
Идя по парижским улицам, Адель иногда ловила свое отражение в витринах. Оттуда на нее смотрела даже не женщина, а тощая, изможденная девица с давно не стриженными волосами
– Как думаешь, что теперь будет? Тебе придется пойти в армию?
Хелена с тревогой глядела на Джайлза. Недотепа, вечный источник ее раздражения, не научившийся обеспечивать семью и удовлетворять жену… Однако все это не мешало ей по-прежнему восхищаться Джайлзом и страшиться за его дальнейшую судьбу.
Они сидели и слушали по радио выступление короля. Хелена чуть не плакала. Король храбро утверждал, что с Божьей помощью Англия непременно победит. На следующий день все банки были закрыты, а люди повсюду говорили только о войне. Жизнь вокруг внезапно изменилась и теперь больше напоминала сюрреалистический роман.
Правительство столь же внезапно ввело драконовские меры. Отпуск бензина был строго нормирован, кино и театры закрыты, а уличное освещение запрещено. Детей из крупных городов и прежде всего из Лондона эвакуировали в сельские районы. Во всем остальном жизнь мало отличалась от прежней.
– Разумеется, я пойду в армию, – ответил жене Джайлз.
Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся. Его самого удивляло, насколько он взволнован и даже воодушевлен такой перспективой. Его жизнь давно превратилась в череду безрадостных событий, и он настолько привык к этому, что сейчас даже не думал об опасностях, сопряженных с армейской службой. Он словно забыл, что на войне калечат и убивают. Уход в армию виделся ему достойным шансом получить свободу.
– Я тут много думал об уходе в армию. Пока мобилизация не объявлена, и туда зовут добровольцами всех здоровых мужчин в возрасте от восемнадцати до сорока одного года. Не понимаю, почему уважающий себя англичанин должен отсиживаться. Пожалуй, я запишусь в папин полк, где он когда-то служил. Думаю, ему это будет приятно.
– Ему ты потрафишь, но вряд ли это повлияет на ход войны, – с женской рассудительностью заметила мужу Хелена.
– Конечно не повлияет. Я же не полководец. Но отцу будет приятно, а мне это потом зачтется.
Оливер был тронут намерением Джайлза записаться в его старый полк.
– Замечательное решение. Они с радостью тебя возьмут. В таких случаях обычно говорят: «Как жаль, что я не могу пойти вместе с тобой». Но я этого не скажу. Однако будь я лет на двадцать моложе…
– Ты бы сейчас возвращался с той войны, – трезво напомнил отцу Джайлз. – Правда, страшно, когда задумаешься? Всего двадцать лет назад мы воевали с Германией и вроде бы победили ее.
– Да, ты прав. Мы шли на ту войну, уверенные, что она положит конец всем дальнейшим войнам. Ужасно, согласен с тобой. Но что еще нам делать? Этого безумца надо остановить.
– И я с радостью помогу его остановить, – сказал Джайлз.
– Только попробуй мне помешать, – заявил Джей.
Он улыбнулся матери. Лицо ее было совершенно белым, руки впились в подлокотники кресла, а глаза стали еще чернее. Она молчала, с ужасом думая, что сын точь-в-точь повторяет слова Джаго, как будто Джей слышал их собственными ушами.
– Ты же мне сама говорила, что мой отец одним из первых пошел на войну.
– Да, Джей. Пошел. И… – Она не договорила.