Напиши себе некролог
Шрифт:
– Не так и много, – добродушно заметил Крутилин, разливая водку. – Если бы я лично тогда у тебя обыск делал, проживал бы ты ныне в Тобольской губернии.
– Если бы у бабушки был дедушка, не умерла бы она старой девой. Со свиданьицем, Иван Дмитриевич.
– Будь здоров, – мужчины чокнулись.
– Из-за гимназиста пожаловал?
Крутилин кивнул.
– То не фартовые.
– А кто?
– Парнишка тот ходил к Пятибрюховым, мальца ихнего латыни учил. Да, видно, плохо учил, раз вчера его Степан Порфирьевич вытолкал пинками.
– Да ну? – удивился Крутилин. – Сам Степан Порфирьевич?
– Именно.
– Сам
– Мне сие не по чину. Сбитенщик Васька аккурат в сей момент мимо пятибрюховского дворца проходил. Гимназист чуть с ног его не сбил.
– И что потом было?
– Мальчонка встал, отряхнулся и как побитый пес побрел.
– По Левашевскому?
– Все верно. Только вот что дальше с ним случилось, увы, узнать не удалось. Сбитенщик Васька по набережной пошел, в слободу.
Крутилин снова разлил водку:
– Давай за упокой мальчика. Я с его отцом в гимназии учился.
– Ах, вот оно как… Теперь понятно, почему лично пожаловали.
В этот раз не чокались.
– Может, предположение имеешь, кто убийца?
– Может, и имею.
– Буду признателен, – веско произнес Крутилин.
– Тогда слушайте. На Глухой Зелениной в доме Кочневой живет отставной солдат, Пашкой звать – горький пьяница. Пенсии ему на выпивку всегда не хватает, выходит по ночам в Невку, а улов утром продает. Я у него частенько покупаю, потому что рыба у Пашки всегда калиброванная. Видать, места, шельмец, знает. Вчера сигов ему заказал, но сегодня он пришел с пустыми руками, мол, клева не было. Что ж… И такое случается. И в такие дни Пашка сильно страдает, клянчит аванс, а если везде отказывают, слоняется у трактира в надежде, что кто-нибудь да угостит. Но сегодня он гуляет с самого утра. И всех угощает. Отсюда и вопрос: где деньги раздобыл?
Лодка! Рыбак! А ведь верно! Пашка ограбил и убил гимназиста. А ночью, дождавшись удобного момента, вышел на лодке и выкинул тело в воду.
– Где он лодку держит?
– За лесопилкой дегтярные бараки, за ними – рощица, если сквозь нее пройти, выйдете к затоке. Там Пашкину лодку и найдете. Когда приподнимете, много интересного увидите…
– Благодарю, – встал из-за стола Крутилин. – Ты знаешь, в долгу не останусь.
– Очень на это рассчитываю, Иван Дмитриевич.
Пристав второго участка ротмистр Лябзин начальнику сыскной не обрадовался – после дела Муравкина [41] Крутилина недолюбливал.
41
Подробнее – роман В. Введенского «Приказчик без головы».
– Труп ваш где выловили? Ах, на Крестовском? Туда за подчасками и ступайте.
Крутилин чертыхнулся, пообещав, что подобную наглость без последствий не спустит. И поехал обратно.
А вот уже знакомый читателю пристав четвертого участка Петербургской части капитан Феопентов, наоборот, просиял, увидев Крутилина:
– Как здорово, что вы лично занялись этим делом. Просто гора с плеч. Боялся, что свалят его на меня. А я в сыске как свинья в апельсинах.
– Вскрытие произвели?
– Да, вот протокол.
Крутилин быстро его прочел: кроме смертельной раны на темечке и синяков
Лодку нашли там, где указал Очкарик, лежала на берегу днищем вверх. Когда городовые ее приподняли и перевернули, Крутилин обнаружил на земле груду опилок, часть из которых была окрашена в бурый цвет. Кровь? Частный доктор Долотов, который вызвался ехать с Крутилиным, достал склянку с перекисью водорода и капнул на опилки. Сразу появилась шипящая белая пена:
– Кровь, – заключил эскулап.
Пашка был сильно пьян. Когда городовые его растолкали, полез к ним обниматься. В его кармане обнаружили четыре красненьких [42] .
– Где ты их взял? – спросил его Крутилин.
– Бог послал, – сладко улыбнулся пьяница.
– Везите в сыскное, – велел Иван Дмитриевич, а сам снова направился к Пятибрюхову.
– Я же просил рассказать правду.
– Так я и хотел рассказать, но, когда про гибель Костика услышал, перепугался. Побоялся, что на меня подозрения упадут.
42
Кредитные билеты достоинством в десять рублей.
– Считай, что упали. И упали крепко…
– Иван Дмитриевич, да за что мне Костика убивать?
– А за что пинками прогонять?
– Так плату потребовал увеличить. Вот я и рассвирепел. Нанял-то его из жалости. А ему, наглецу, видите ли, мало.
В сыскной Пашку окатили ведром ледяной воды.
– Пить! – потребовал он.
– Ты убил гимназиста?
– Пить…
– На каторге напьешься, в Енисее воды много.
– Не убивал, вашеродие.
– А кто убивал?
– Не знаю. Пошел ночью рыбачить, как обычно, толкнул лодку, запрыгнул, а там – тело.
– В котором часу дело было?
– А я знаю? Часы рядовым не положены. А звезд летом в Питере нет, словно днем светло. Может, в полночь пошел. Может, позже. Не знаю.
– Где находился до того?
– В трактире, где ж еще? А как его закрыли, спал под его дверью. Там и проснулся.
– Как же у тебя рука на мальчишку поднялась?
– Вашеродие…
– Ваше высокоблагородие!
– Высокоблагородие. Не убивал, клянусь. Не могу я православных губить. Турок – запросто, англикашек – тоже, французиков всяких убивал. Черкесов, как свиней, резал. А вот наших не могу… Ей-богу, не могу. Невиновен я, отпустите.
– Хорошо, допустим. Ты залез в лодку, нашел тело. Почему в полицию не побежал?
– Я разве дурной? Кто ж в такое поверит? Меня же в убийстве и обвинят. Потому решил труп утопить. Вышел в Невку, а там рыбаков – как кобелей на сучке. Пришлось держаться от всех подальше, чтоб никто не увидел, что у меня за груз. И долго ждать. Часа два прошло, а может, три, пока все лодки разъехались. Чтобы тело пошло на дно, ранец к ноге пристегнул. Да, видно, тяжести в нем мало. Всплыл, подлец. Вот горе-то.