Наполеон и Мария-Луиза (др. перевод)

Бретон Ги

Узнав о том, что муж намерен забрать у нее дорогих деточек, мадам дю Кайла была потрясена. И примчалась, вся в слезах, за советом к своему любовнику.

– Что я могу сделать? – спросила она, упав в его объятия.

Виконт увидел в этой ситуации неожиданную удачу. И сказал слащавым голосом:

– Надо пойти и попросить протекции у короля.

Вечером того же дня Зоэ попросила принца Конде, у которого она проживала, похлопотать перед Людовиком XVIII об аудиенции. Спустя два дня она была принята в Тюильри.

Увидев ее на пороге своего кабинета, король улыбнулся:

– Вы еще красивее, чем были в Хартвелле.

Затем он сделал ей несколько очень галантных комплиментов по поводу ее прически, платья и декольте, а в это время его пухлые пальцы нервно бегали по подлокотникам кресла на колесиках…

Но мадам дю Кайла пришла вовсе не затем, чтобы флиртовать. Очень грациозно – она была хорошей актрисой – она зарыдала и объяснила Людовику XVIII, что ее муж намеревается отобрать у нее детей.

Эти слова привели к совершенно неожиданному результату: король сам заплакал. А затем пробормотал:

– Я понимаю ваше огорчение, мадам, поскольку и у меня они хотят отобрать мое дитя…

Озадаченная этими словами, Зоэ стала думать, о каком же это принце идет речь и не было ли у короля незаконнорожденного ребенка, о котором не знали в народе. Через некоторое время она все же поняла, что под «дорогим дитяткой» король подразумевает министра Деказеса, того самого, кого ей суждено было заменить в сердце монарха.

Кивнув головой, она показала, что разделяет горе короля. Тронутый ее сочувствием, Людовик XVIII зарыдал еще горше. Тактичная Зоэ последовала его примеру, и минут пять они на пару лили горькие слезы.

Наконец король успокоился и пообещал лично проследить за тем, чтобы господин дю Кайла оставил жену в покое.

– Теперь присядьте рядом со мной, – сказал он. – Человек не может довольствоваться только тем, что он видит розу, он должен еще вдохнуть ее аромат…

Очень взволнованная, Зоэ встала и неловко опрокинула столик с бумагами. Бумаги разлетелись по ковру.

Покраснев до ушей, мадам дю Кайла стала их собирать и попыталась было сложить их в прежнем порядке, сообщает нам Хильд де Невиль, «читая строчки вверху и внизу страниц для того, чтобы их состыковать. Король молча и с интересом следил за ее действиями. Придя в еще большее смущение от молчания наблюдавшего за ней короля, она запуталась в листках и не смогла сложить собранные с пола листки в нужном порядке.

– Продолжайте читать, – сказал ей тогда король доброжелательным тоном. – Ваш голос меня чарует. Мне хотелось бы почаще видеть при себе столь умную чтицу. Тогда я буду получать большое удовольствие, оттого что вас слышу, и еще большее оттого, что вас вижу.

Чувствуя, что может показаться смешной, если начнет протестовать и не удовлетворит желания старца, она продолжила чтение, ничего не понимая в рапорте министра, который был изложен на этих листах бумаги. Но наконец ей все же удалось сложить их в первоначальном порядке»107.

Это маленькое происшествие вконец очаровало короля. Когда мадам дю Кайла уложила бумаги на место, он медленно погладил ее по волосам, прочел поэму Буффле и позволил себе прикоснуться кончиками пальцев к ее левой груди, чтобы показать свой игривый характер.

Потом он разрешил молодой женщине уйти, взяв с нее обещание, что вскоре они снова увидятся. «Таким образом, – сообщает нам виконт де Бомон-Васси в свойственном только ему стиле, – план соблазнения, выработанный политикой, с первого же взгляда был реализован, благодаря естеству»108.

Мадам дю Кайла снова пришла к королю на следующей неделе. Она была встречена толстяком-монархом с большей радостью. Он написал для нее довольно игривый мадригал.

– Я поручил господину Деказесу заняться вашим делом, – сказал он ей после прочтения мадригала. – Вам следует приходить сюда почаще для того, чтобы доставлять мне радость рассказами о благополучном ходе вашего судебного процесса.

Сначала она приходила к нему по понедельникам, затем стала появляться по три раза в неделю. «И тогда, – говорит нам Жильбер Станжер, – дверь королевского кабинета закрывалась для всех, даже для министров, которых предупредили о том, что они должны были входить только в самом крайнем случае…»109

Во время этих, продолжавшихся по нескольку часов, встреч с глазу на глаз Людовик XVIII усаживал мадам дю Кайла у своих ног, гладил ее по шее и вел с ней игривые разговоры.

Молодая женщина, согласившаяся наконец стать новой Помпадур, выслушивала самые откровенные непристойности с наивной улыбкой на устах.

Но вскоре король перестал ограничиваться чтением мадригалов и засовыванием пальцев за вырез корсажа. Толкаемый страстью, он возжелал большего. Из-за чего оказался в очень забавном положении.

«Однажды, – сообщает маршал де Кастеллан, – Людовик XVIII, снедаемый уж не знаю каким желанием или стремлением, сделал движение, в результате которого он оказался на полу. Мадам дю Кайла решила поднять его; Его Величество всем телом навалился на руку мадам дю Кайла, которая стала испускать ужасные крики. Его Величество тоже закричал. Но ни один из лакеев, помня о запрете, в комнату не вошел.

– Дураков нашли, – говорили они друг другу. – Это – хитрость короля, который хочет нас испытать. Но мы сможем доказать Его Величеству, что умеем в точности соблюдать отданные им распоряжения.

Наконец, ценой неимоверных усилий, мадам дю Кайла с помощью короля удалось освободить руку. Она позвонила, лакеи вошли в кабинет, и на них обрушился поток ругательств со стороны короля, который продолжал лежать на полу. Они не без труда усадили его в кресло»110.

Это жалкое падение, насмешившее до слез всех обитателей дворца, ничуть не загасило пламени страсти короля. Напротив. Словно двадцатилетний влюбленный юноша, Людовик XVIII по два раза на день писал Зоэ, проезжал в своей карете мимо ее дома и велел подкатывать его кресло к окну всякий раз, когда она его покидала, для того чтобы увидеть, как она сядет в карету…

Вскоре мадам дю Кайла, которую придворные фамильярно называли между собой «мадам Дюк»111, начала вести себя как настоящая фаворитка. Король, следует признать, делал все для того, чтобы она пленилась этой ролью. В те дни, когда она приходила повидаться с ним, он давал страже пароль «Зоэ» или «Виктория» (второе имя молодой женщины). Это, должно быть, очень потешало офицеров в те дни, когда по дворцу дежурил генерал Талон, брат мадам дю Кайла…

Наконец, Людовик XVIII осыпал ее подарками. После каждого визита к нему она уносила в своей маленькой зеленой сумочке по тридцать тысяч франков. А однажды вечером, когда она собиралась на бал, король, под предлогом того, что любуется ее прической, провел рукой по ее волосам, оставив в них восхитительные бриллиантовые сережки…

Почти официальная близость монарха и мадам дю Кайла вызывала у всех забавное презрение.

Однажды в среду, утром, когда в дверь короля постучался канцлер Дамбрей, король крикнул:

– Входите, Зоэ!..

Увидев своего советника, Людовик XVIII ограничился улыбкой, но с того самого дня друзья стали звать канцлера Домбрея не иначе как Робинзоном.

…Потому что его приняли за Зоэ!..

Какими же были на деле отношения между королем и фавориткой?

Судя по всему, они не выходили за пределы того, что Андре Жид назвал «невинным подобием».

«С некоторых пор, – пишет со свойственной ему вычурностью господин де Воксбель, – Людовик XVIII не был в состоянии даже вести себя как странствующий рыцарь в столь любимых дамами сладостных поединках»112.

Протокол вскрытия, произведенного в 1824 году, подтвердит это мнение. Но если способности короля были почти равны нулю, голова его, напротив, была полна распутных мыслей. Полуприкрыв глаза, мечтая увидеть перед собой обнаженное женское тело, бедняга подолгу перебирал пальцами пустоту.

Его постоянно работавшее воображение, подпитываемое чтением игривых историй, позволило ему вскоре превратить в источник сладострастия самые незначительные прикосновения. Ему достаточно было взять в ладони плотные груди мадам дю Кайла, чтобы почувствовать необычайную дрожь в теле. И, как говорит нам все тот же господин де Воксбель, «хорошо, что в такие моменты на голове короля не было короны, поскольку дрожь, которую он испытывал, была столь сильной, что этот символ королевской власти в такие минуты мог бы, словно под воздействием циклона, упасть на паркет…»

Среди этих безобидных привычек Людовика XVIII отметим одну, доставлявшую ему – довольно непонятным, впрочем, образом – глубокое наслаждение. Он брал из табакерки понюх табаку, клал табак между грудей фаворитки, «словно в середину розы», уточняет господин де Витроль.

А затем, сунув свой толстый бурбонский нос в это пленительное место, он втягивал в ноздри табак и приходил от этого в сильное возбуждение…

Иногда, толкаемый, как и все распутники, тягой к бесстыдству, он усложнял себе задачу и просил мадам дю Кайла встать на четвереньки в положение ребенка, которого должны отстегать по попке. А затем лично задирал ей юбки.

Потом монарх клал на зад Зоэ щепоть табака и втягивал его носом.

Эти маленькие живописные сценки проходили, естественно, в обстановке самой строгой интимности. Но для слуг любимым источником информации всегда были и будут замочные скважины, и поэтому лакеи дворца Тюильри вскоре прознали о том, каким образом Людовик XVIII нюхает табак.

Кое-кто из них был болтлив, и вскоре в салонах Сен-Жерменского предместья заговорили об этом, а некий острослов заявил, что мадам дю Кайла – «королевская понюшка табака»113.

Покорность, с которой Зоэ исполняла все прихоти короля во время их встреч, была, естественно, вознаграждена.

После каждого такого свидания Людовик XVIII умудрялся найти способ ненавязчиво сделать молодой женщине новый подарок. Стоимость подарка, кстати сказать, менялась в зависимости от глубины получаемого монархом удовольствия. И когда мадам дю Кайла покидала дворец с новой бриллиантовой брошью на плече, придворные облегченно думали о том, что король Франции недавно «вибрировал, словно арфа»…

Однажды вечером, когда наслаждение, полученное Людовиком XVIII, превзошло все пределы, толстяк-король, еще не отдышавшись, усадил Зоэ к себе на колени и спросил:

– Дитя мое, читаете ли вы Библию?

Мадам дю Кайла, испугавшись того, что в своих выдумках зашла слишком далеко, напустила на себя смущенный вид и, будучи готовой очиститься чтением святого писания, сказала, что такой книги в ее библиотеке нет.

– Скоро вы ее получите, – сказал ей на это король.

Спустя несколько дней после этого она получила великолепное издание Библии, очаровательным образом прошитое, с золотым гербом на обложке и на переплете. Она почтительно открыла книгу, и глаза ее вдруг загорелись огнем, который – увы! – не имел ничего общего с религиозным горением.

Каждая гравюра вместо папиросной бумаги была прикрыта новой тысячефранковой банкнотой.

А таких гравюр в книге было полсотни…114

Встречи Людовика XVIII с мадам дю Кайла не были посвящены одной только багатели. Фаворитка, умело наставляемая своим любовником, виконтом де Ларошфуко, ловко старалась подавить в короле либеральные взгляды и заставить его встать на позиции ультраправых. При помощи очаровательной улыбки, ловких разговоров и умело вставленных в разговор жестов ей удалось добиться значительных результатов.

Однако она еще не была полновластной и единоличной фавориткой. Министр Элия Деказес продолжал сохранять влияние на короля, который по-прежнему звал его «милым мальчиком» и посылал ему нежные записки.

Мадам дю Кайла, не имея возможности вертеть Людовиком XVIII, как ей бы хотелось, стала искать способ, который позволил бы ей разделаться с молодым министром. И решила скомпрометировать его с помощью скандала.

Но судьба предоставила ей еще лучший способ для этого: убийство…

Вечером 21 февраля 1820 года герцог Беррий-ский, второй сын графа д’Артуа, женившийся в 1816 году на принцессе обеих Сицилий Марии-Каролине, был с женой в Опере.

Оба супруга немного нервничали. Она оттого, что была беременна, а он – оттого, что после спектакля должен был встретиться со своей любовницей, танцовщицей Виржинией Орей.

Во время антракта Мария-Каролина ударилась грудью о ручку двери. Герцог немедленно усмотрел в этом нежданную возможность отделаться от герцогини.

– Возвращайтесь в Елисейский дворец, – сказал он ей. – Я боюсь, что в нашем положении оставаться в театре после такого удара будет очень рискованно. Я досмотрю представление один.

Мария-Каролина согласилась с мужем. Ей подали карету. Едва она уселась в нее, герцог бросился к лестнице, стремясь поскорее вернуться в ложу для того, чтобы увидеть знак, который подаст ему во время танца Виржиния, но тут из темноты вынырнул какой-то человек и всадил в грудь герцога кинжал по самую рукоятку.

– Я убит, – только и успел сказать герцог.

И рухнул на тротуар.

Спустя несколько минут – из-за желания провести вечер с балериной – племянник короля Франции скончался в одной из лож Оперы.

Убийцу герцога арестовали. Он назвался Лувелем и заявил, что действовал в одиночку.

Но на следующий день по потрясенному этим непонятным убийством Парижу поползли слухи. Еоворили шепотом о том, что кинжал в руку Лувеля вложил Деказес, ненавидевший герцога Беррийского…

Это обвинение, пущенное, естественно, из будуара мадам дю Кайла, своей цели достигло. Страшась размаха возможного скандала, король был вынужден расстаться с Деказесом. Он направил его послом в Лондон.

На сей раз в руках мадам дю Кайла оказалась вся полнота власти…

21 февраля 1820 года из кабинета Людовика XVIII доносились продолжительные стоны.

Став на корточки перед дверью, лакеи стали по очереди глядеть в замочную скважину, обрадовавшись тому, что могут видеть необычное зрелище: король Франции, уронив голову на стол, плакал горючими слезами.

Время от времени огромный живот монарха вздрагивал от рыданий, словно плоский бурдюк. А челядь молча потешалась над этим.

Людовик XVIII никак не мог успокоиться оттого, что ему пришлось отправить в почетную ссылку своего дорогого премьер-министра, Элию Деказеса. Накануне он написал ему вот такое нежное и полное отчаяния письмо:

«Приди повидаться с неблагодарным принцем, который не сумел тебя защитить. Приди и поплачь вместе со своим несчастным отцом…»

А утром того же дня фаворит, закрывая замки чемоданов, получил последнее послание:

«Прощай! Благословляю тебя от всего моего разбитого сердца. Тысячу раз целую».

Согласитесь, необычные это письма. Необычные и уникальные в истории, поскольку в наши дни трудно себе представить, чтобы глава государства писал в таком тоне своему уволенному премьер-министру…