Направить в гестапо
Шрифт:
— Может, не будем это обсуждать? — отрывисто произнес он.
Она показала ему эсэсовский перстень Пауля. Рассказала ему о младшем сыне, о его Железном кресте, о том, что он погиб за свою страну, но молодой человек казался странно безразличным. Он усадил ее на заднее сиденье, захлопнул за ней дверцу, и они поехали на полной скорости в гестапо. Эти люди повсюду ездили на полной скорости.
Водитель резко отличался от этого молодого человека. Грубый, неприятный, невежливый тип. Ни воспитанности, ни хороших манер. У него был стеклянный глаз, плохо сделанный, больше похожий на камень. Лицо было толстым, грубым, и фрау Дрейер сразу же почувствовала, что неприятна ему.
— Смотри мне, бабка! — обратился он к ней, когда она оказалась на заднем сиденье; а потом к своему напарнику: — Надеюсь, старая карга будет хорошо себя вести сзади.
— Знай веди машину, остальное предоставь мне, — ответил молодой человек.
Фрау Дрейер сочла, что подразумеваемый упрек оправдан.
— Человек такого класса не должен называть меня бабкой, — сказала она нам. — А то, что он обозвал меня каргой, я нахожу полным отсутствием уважения к старшим и более достойным.
— Да, понимаю вас, — ответил Малыш. — Только на вашем месте я бы особенно не расстраивался. Другое дело, если тебя назовут…
Порта очень вовремя зажал ему ладонью рот.
— Впредь, — попросил он Малыша, — ограничивай свои замечания только словами «да» или «нет», и нам всем будет проще.
— Да пусти ты! — выкрикнул Малыш, негодующе вырываясь. — Буду говорить, что хочу, черт возьми, и не твое это дело. А вот чего никогда не скажу — это «да», чтоб ты знал. Как только я сказал «да», так получил два месяца тюряги. И потом твердо поклялся, что буду говорить только «нет».
— Вот и говори, — ответил Порта. — Больше мы ни о чем не просим.
И вернулся к скамье, на которой возился с очередной колодой крапленых карт. Он всегда старательно укладывал их в фабричную обертку, склеивал ее с такими тщательностью и вниманием, каких и в помине не было при выполнении служебных поручений.
Барселона с Хайде снова лениво играли в кости. Фрау Дрейер продолжала рассказ, словно ее и не прерывали.
— Я не могла отделаться от мысли, что это очень неприятный человек. Машину он вел очень быстро, неосторожно, и несколько раз люди просто чудом не попадали под колеса. Но он только смеялся, словно это была остроумная шутка. Потом на Харвештерхуде они остановились и подобрали девушку. Не знаю, зачем она им понадобилась — они высадили ее у другого дома до того, как мы подъехали сюда — не знаю, где именно, но должна сказать, что даже молодой человек, который так обаятельно держался со мной, вел себя очень нелюбезно по отношению к ней. Может быть, она чем-то провинилась, не знаю, но совершенно не могу понять, зачем было бить ее. Воспитанный мужчина ни в коем случае не должен бить женщину, ни в коем случае! А если бьет, то лишь показывает свою невоспитанность, я так и сказала молодому человеку. Вы согласны со мной, герр фельдфебель?
— Конечно, — угрюмо ответил Старик.
— Я бы не стал бить ее, — подал голос Малыш. — Какой в этом смысл? Гораздо охотнее сделал бы кое-что другое. Зачем их бить, если можно…
На сей раз рот ему зажал Легионер. Фрау Дрейер мягко продолжала.
— Когда мы приехали сюда, — объяснила она нам, — они проводили меня в какую-то приемную на третьем этаже. Там было много людей, пришедших для беседы, и меня оставили на какое-то время с ними. Я подумала, что это не очень вежливо. В конце концов я ведь не просила встречи с Билертом. Это он отправил их за мной. Поэтому я считаю, что они могли быть повнимательней — правда, возможно, они очень заняты, к тому же идет война. Думаю, извинение меня бы вполне устроило. Но даже когда они увели меня из приемной, то не к герру Билерту. Вместо этого они обыскали мои карманы и сумочку, забрали много писем личного свойства. Я понимаю, эти люди просто выполняли свою обязанность. Идет война, и все мы должны остерегаться вражеских агентов, но все-таки не могу отделаться от мысли, что они слегка зарвались — и не могу понять, какое они имеют право читать мои письма. В общем, обыскав, они отвели меня в другую приемную. Мне там не понравилось. Какой-то старик с пистолетом сидел на стуле и не позволял никому из нас говорить. Было скучно, к тому же я проголодалась.
Фрау Дрейер продержали там несколько часов, потом белокурый однорукий обершарфюрер отвел ее в какую-то маленькую комнату, где двое мужчин в штатском спросили ее, не говорила ли она кому-нибудь, что фюрер дурак.
— Разумеется, — сказала она нам, — я сразу же ответила, что нет. Что кто-то распускает обо мне отвратительную ложь. Тогда они спросили, не постараюсь ли я помочь им, поскольку их обязанность разбираться в таких делах, убеждаться, что никто не говорил ничего плохого о фюрере, и в конце концов любезно предложили мне не спешить и попытаться вспомнить, что именно я говорила.
— Не говорили вы своей соседке фрау Беккер, что, по вашему мнению, фюрер поступил глупо, начав эту войну? — спросил ее Билерт.
— Да, — ответила она, — я сказала это и готова повторить. По-моему, эта война просто безумие.
Тут, к ее изумлению, они от души рассмеялись, и один из них записал ее слова на листе бумаги.
— Вот, видите, фрау Дрейер, все, как мы говорили — вы назвали фюрера дураком.
Тут она опешила; стала уверять их, что, назвав войну глупостью, она не имела в виду, что фюрер дурак. Она не хотела — не могла…
— Однако согласитесь, — настаивал Билерт, — глупые поступки совершает глупый человек, следовательно, дурак.
Она была вынуждена согласиться с логичностью этого утверждения.
— Но, как сказала ему, я не единственная, кто говорил такие вещи. Их говорят все. Я только повторила то, что слышала.
Разумеется, Билерт тут же принялся спрашивать, кто говорил их, где и когда.
— Ну, для начала герр Гельбеншнайд, начальник станции. Я часто от него слышала, что с Германией не случалось ничего хуже этой войны. Потом фрау Дитрих, медсестра у мозольного оператора. Она совсем недавно сказала мне, что лучше бы эта война совсем не начиналась, и чем скорее мы потерпим поражение, тем лучше, насколько это касается ее. А затем…
В своей недогадливости она продиктовала целый список фамилий жадно писавшему напарнику Билерта, который тут же передал его обершарфюреру — очевидно, для немедленных действий.
— А потом, — с недоумением сказала фрау Дрейер, — они спросили, не была ли я пациенткой психиатрической лечебницы.
— А кстати, — спросил, обернувшись, Порта, — были?
— Нет, не была, и вопрос показался таким странным, что я испугалась и расплакалась. Сказать по правде, — доверительно призналась фрау Дрейер, — я боялась, как бы меня не оштрафовали. За то, что говорила чего не следовало — хоть и не сознавала, что это дурно. Я спросила, нельзя ли принести извинения, а не платить штраф, у меня только вдовья пенсия, понимаете, мне это накладно. И они отнеслись ко мне очень любезно. Сказали, что платить штраф не придется, чтобы я не беспокоилась, и что они примут мои извинения от имени фюрера. Затем, помню, они стали очень дружелюбными и начали расспрашивать меня о моих мальчиках. Так интересовались ими, что я забыла обо всем прочем! Мы говорили о том, о сем, и оказалось, что герр Билерт хорошо знает Бента, который был самым близким другом моего Курта в прежние дни. Бент стал оберштурмфюрером СС и часто заходил к нам, когда Курт был в отпуске. Такой смелый мальчик, на груди целый ряд орденов, и все-таки, знаете, тоже настроен против этой войны. Помню, однажды перед днем рождения Курта, перед тем как батальон отправили на фронт, Бент говорил мне, что фюрер только человек, не бог, и что, как все люди, иногда ошибается. А что касается Гиммлера — передать не могу, как они с Куртом сердились, когда кто-то упоминал о нем! Можно было подумать, этот бедняга нанес им какую-то личную обиду! Знаете, я помню…
— Постойте, — перебил, хмурясь, Старик. — Вы не рассказывали ему все это, а? Не рассказывали Билерту?
— Рассказывала, — беспечно ответила она. — Им было очень интересно, понимаете, и герр Билерт сказал мне, что Бент всегда был очень умным мальчиком, что его способности попусту пропадают на фронте, что они вызовут его в Гамбург и дадут ему повышение. Я хотела тут же написать Бенту, известить его, но они сказали, что не надо, что собираются устроить ему сюрприз.
— Конечно, — угрюмо согласился Старик. — И о чем еще вы говорили, пока были там?