Напряжение счастья (сборник)
Шрифт:
Парень на кухне кричал, как молодой осел, а она, грешная, старая, грузная, стояла перед ним на коленях, уткнувши лицо в его ширинку! Господи, да что же это? У меня подступила рвота к горлу, и я рывком села на кровати. Крик на кухне сменился стоном, бесстыдным, благодарным. Дима обхватил голову Антонины обеими руками и несколько раз торопливо поцеловал ее.
– Миленький, – услышала я. – Не бросай меня, деточка!
– Да ты что, Тонь, когда я тебя бросал, кто у меня ближе…
«Как она смеет! – Я вся корчилась под чужим пледом. – Как она смеет!»
Смеет – что? Я не могу выразить, не могу, но я же чувствую: что-то тут не так! Что-то
Боже мой, ТЫ слышишь это? Да какая же он ей – ДЕТОЧКА? Это у меня – дети, деточки, а у нее?!
Я провалилась. Проснулась через час, как мне кажется. Никакого снега за окном, снег мне померещился, но дождь льет как из ведра, и даже в комнате пахнет водой и деревьями. Надо мной стояла Антонина в хорошем белом платье, длинном, как у невесты, причесанная, подкрашенная.
– Я к подруге иду, – сказала она грубым мужским голосом. – Ты оставайся, никто тебя не гонит.
– Ни-ни! – испугалась я. – Меня и так уж, наверное, разыскивают, беспокоятся…
– Кто тебя разыскивает? – вздохнула она. – Кому ты нужна?
Я вдруг обиделась до слез.
– Что значит: кому я нужна? А ты кому нужна?
– Я? – удивилась она басом. – А я нужна! – У нее побагровело толстое лицо. – Ты думаешь, я не знала, что ты за нами подглядываешь? Подглядывай, мне не жалко! Думаешь, мы стесняемся? Да нам плевать!
– Стыда у тебя нет, – зачем-то сказала я.
– Стыда? – завопила она. – А кого мне стыдиться? Что я такого стыдного тебе сделала?
– Извращенка ты. – Я сжалась под одеялом. – С молокососом связалась. Он тебе в сыновья…
Она не дала мне договорить:
– Сыновья? Не дал мне Бог сыновей! Муж от водки подох, три выкидыша, вот мои сыновья!
– Что ты орешь? – спросила я. – Мне-то что? Я тебе не судья.
– И никто не судья! – Она вдруг перешла на шепот. – Я и объяснять никому не буду. А Дмитрий мне – все. И сын, и Бог, поняла? И отец, и муж, поняла? И Святой Дух! И любовник!
Вдруг она рывком стащила с меня одеяло:
– Проваливай отсюда, проваливай, чтоб ноги твоей! Не судья она мне! Да если он, не дай Господь, меня бросит, я на этом крюке в ту же минуту повешусь!
Не помню, как я оделась, как вышла на улицу. Дождь льет проливной, я без зонта, уже вечер, куда мне идти? Дотащилась до дому. Тролль меня всю вылизал. Собака моя ненаглядная. Записываю все, что могу. Писать мне легче, чем не писать. Если не запишу, в голове паутина. Гадость. Черное.
30 июня. Дочка моя. Она меня искала, оказывается. Они меня искали с Яном. Я такого не ждала!
Вот как было: я спала, прижавшись к Троллю, который меня грел своим телом, в доме холодно, ни горячей воды, ни отопления, лето, все отключили. Дождливо, пасмурно. Спала, наверное, долго, и мне мерещилось (снилось?), будто на меня смотрит человек, весь спеленатый, с головы до ног, как египетская мумия, очень высокий. Похож на сегодняшнего Дмитрия. И я боюсь, что он откроет лицо, ужасно боюсь! Тяжелый сон. Смерть, наверное, приглядывается ко мне, у смерти ведь закрыто лицо. Проснулась в слезах. И тут же в комнату ворвалась фурия, гроза с молнией. Моя Нюра. Она была в своих несусветных кожаных штанах, тапочках на босу ногу и старой отцовской майке. Брови дико сведены, щеки пылают. Красавица моя.
– Мама! – бросается ко мне. – Мама!
– Что ты? – пугаюсь я. – Что с тобой?
– Нет, это с тобой – что? – кричит она. – Где ты была, мама?
За спиной ее появился Ян – как всегда, крокодил крокодилом, и лицо такое, что придушил бы меня, если бы не Нюра.
– Я думала, ты под машину попала! – визжит моя ненаглядная, – разве так можно! Ма-а-ама!
И тут всю меня залило светом, просто крылья выросли. И я сделала глупость. Я от счастья вдруг потеряла всю осторожность.
– Я ищу твоего брата, – объяснила я. – Твоего брата, моего сына.
Они переглянулись, и я заторопилась. Пришлось обнародовать, что пару недель назад встретила на кладбище одну женщину.
Нюра стала белой как снег.
– Ты что, – зашептала она, – ты что? Какую женщину?
Я сказала, что эта женщина присутствовала при моих родах (Нюра не знала ничего об этом и ахнула!), но ребенок не умер, как я думала, а был переведен в приют. Но тут Нюра замахала на меня обеими руками, и я ужаснулась тому, что наделала. Как я могла так разболтаться при Яне?
– Где вы были всю ночь? – строго спросил Ян.
Слава Богу, что я все записываю. И вот почему. Я абсолютно не помню, как и почему я попала к старухе. Все это, к счастью, есть в моих записках, стало быть, я посмотрю и пойму. Но в тот момент, когда Ян задал мне этот вопрос и я решила быстро придумать что-то и быстро наврать, я вдруг поняла, что действительно не знаю, не помню! Откуда взялась старуха, которая утром отвела меня к Антонине? Это, конечно, мелочь, пустяк, простая перегрузка памяти, но то, что я запуталась и не знала, как ответить, меня спасло. Они решили, что все это галлюцинации, или как там это называется, и меня нужно лечить! Но они не поняли, насколько существенную информацию я им только что случайно доверила. И они не перенесут ее Феликсу, и Феликс не успеет принять меры, чтобы отнять у меня сына! Значит, вот так и надо себя вести: путаться. Не знаю, не помню, не скажу. А если скажу, то полную чушь. Лучше пусть лечат, чем узнают правду.
– Вам следует побыть хотя бы несколько дней дома, – сказал Ян. – Иначе все это может плохо кончиться.
Я промолчала. Они вышли в коридор и закрыли за собой дверь. Я опустилась на подушку, закрыла глаза. «Если Бог захочет помочь, Он поможет, – вдруг подумала я, – все в Его власти».
Никогда эта мысль не приходила мне в голову. Я никогда не обращалась к Нему! Нет, неправда. Обращалась. Нюре было два года, у нее начался приступ ложного крупа. Мы жили на даче. Конец августа, холодно. Она задыхалась и кашляла. Я носила ее на руках, а Феликс на велосипеде под проливным дождем помчался на станцию вызывать «Скорую». Телефона у нас на даче нет. И вот тогда – помню как сейчас – я подошла к окну. Черный дождь, ночь, ни одной звездочки. Нюра хрипела и задыхалась, выгибаясь на моих руках. Я знала, что она умирает, я была уверена, что сейчас потеряю ее, и все во мне было стиснуто, словно меня связали в один узел – руки, ноги, глаза, волосы, все! Я смотрела на это черное, беспросветное, что было и небом, и водой, и шумящим садом одновременно, и молилась! Я смотрела в черноту и шептала Ему: «Помоги нам, Господи, помоги нам!» Потом я подумала, что нужно непременно попросить Богоматерь, и стала просить Ее, потому что – это впервые осенило меня тогда – потому Она ведь была матерью, Его матерью, и, стало быть, должна была услышать меня. Потом Феликс приехал одновременно со «Скорой», и нас с Нюрой забрали в больницу. Мы пролежали там неделю. Но я никогда не забуду эту ночь, когда ее спасли мне. Да, я уверена, что тогда меня услышали.