Наркоза не будет
Шрифт:
– Наверное, уже все ушли?
– Еле слышно прошептал Ринат.
– Мы можем пойти и чего-нибудь съесть. У меня кажется еще осталась какая-то пища. Если нет - сходим куда-нибудь... Да?
– Да...- кивнула Коша.
Холодной змейкой скользнула печаль, почему-то стало ясно, что они скоро расстанутся. Она не смотрела на "ангела", чтобы не убеждаться в этом лишний раз.
Они вернулись вниз.
Действительно, мастерская была почти пуста. Все окна были настежь, по комнатам гулял ветер. Рыжин одиноко восседал
– О! А вы куда пропали? А я тут пивком... балуюсь. Хотите?
– Нет, - помотала Коша головой. Она заметила на подоконнике баночку с кремом. Обычную баночку с каким-то обычным кремом для лица. А рядом она еще заметила потертый тюбик губной помады.
Ринат уже устроился с Рыжиным пить пиво.
– Если хочешь, - предложил он Коше.
– Там должно быть мясо.
Коша возненавидела Рыжина и ушла на кухню.
В холодильнике на самом деле был кусок мяса.
Коша стала искать чистую сковородку, но нашла только заросшую лесом.
Откуда-то взялась драная клочковатая кошка. Она хрипло мяукнула и начала тереться о ноги чумазой щекой. Коша отрезала кусок мяса и кинула кошке.
Та лапой схватила кусок на лету, проглотила его, как собака, и снова хрипло мяукнула.
Помыв сковородку, Коша поставила ее на огонь и смотрела, как загипнотизированная на огонь. К ней постепенно возвращалось ощущение никчемности. И она стала думать, почему же на ее собственное ощущение "кчемности" или "никчемности" так действуют разные чужие и посторонние люди? Разве она - для них?
Коша чувствовала, что музыка ночной испанской флейты, раковины на полках, прекрасные картинки с волшебными домиками - не для нее.
Крем для лица и потертый тюбик помады. Возможно, это реквизит для натюрморта. Возможно...
Сковородка раскалилась, Коша швырнула туда два куска, над плитой с шипением взлетел фонтан масляных брызг. Коша прикрыла куски тарелочкой и придавила ее тяжелым чугунным утюгом, который скорее всего прислуживал хозяину моделью для натюрмортов. Это уж точно - реквизит!
Пока на сковородке шкворчало мясо, Коша занялась нарезкой салата. Она резала его вместо своей никчемности. Резала с остервенением и отчаянием, не зная, что выбрать - стать до конца никчемной, отверженной, падшей, бессовестной и презренной или все-таки найти способ стать для чего-то нужной. Она не знала, что лучше.
Нет. Не легче, а лучше.
Странно, думала Коша, что Зыскин, который учится на психолога, не делает ей никакого замечания, что она ненормальная. Ведь если у нее все правильно в голове, почему ей не везет? Почему ее картины никому не нужны? Почему она сама со своими фантазиями и открытиями (и даже телом!) - все равно никому не нужна? Ведь она даже готовить умеет! Она все умеет, но все равно те, кто ей нравится, пренебрегают ей рано или поздно.
Почему?
На
Она резала-резала-резала этот салат!
И мучалась комплексом неполноценности, стыдясь своей необученности светским манерам и неумением непринужденно и легко находиться в любой ситуации. Она продолжала терзаться своей постыдной бездомностью, которая метит несмываемым клеймом всякого провинциала, приехавшего в большой город в слепой пассионарной уверенности, что стоит совершить пару подвигов, и сразу выдадут медаль, крутую машину и мешок денег.
Ринат был напрочь лишен даже намека на такую глупость. Он равнодушно принимал реальность полученных при рождении возможностей и цепко оберегал их от посягательств. От любых посягательтв.
И Коша злилась. Она никак не могла найти решение.
Ей нужен был этот Ринат. Ей нужен был секс с ним. Его живопись. Его расположение. Разговоры. Воспоминания. А ему - она уже догадалась - нет.
И словно в ответ на эти ее мысли, Ринат вышел на кухню.
Он подошел к Коше сзади, горячими губами и языком впился в загривок и мягко потянул к себе.
Она схватилась за стол руками, чтобы не упасть, и почувствовала задницей, как у него все поднимается, как он неловко расстегивает брюки, как горячей пересохшей рукой задирает майку и торопливо, неловко вонзается в нее, заставляя вскрикнуть от боли и внезапного наслаждения.
Задыхаясь, она пытается вырваться из рук, кусает очень больно, злясь на него, на Рыжина, на себя, на свою ничемность. И они вместе, вцепившись друг в друга, поскальзываются и падают на пол.
И Коша, уже не сдерживаясь, орет так, как этого требует извивающееся тело и истерзанная душа.
Краем глаза Коша замечает, как мимо проходят ноги Рыжина и потом слишком громко хлопает дверь.
***
Потом он отругал ее за Рыжина.
– Он мой друг, - сказал он важно.
– Тебе не стоит напрягаться на него.
– А я?
– Что ты?
– он сделал круглые глаза.
И в этот момент его важность показалась дешевой. А своя личность никчемной. Она с трудом удержалась, чтобы не сказать гадость. Они могли очень сильно поругаться. Зачем? Она обиженно нахохлилась:
– Хорошо.
Помирились.
Нет никакого смысла отказываться от того, что есть во имя того, чего никогда не будет.
***
Несколько дней не выходили из дома, иногда перемещаясь на крышу, существуя между припадками страсти в странном зыбком полусне, полном цветастых видений и пестрых сюжетов. Почти не разговаривали. А если говорили, то это было как часть пьесы, как необходимое звено композиции. Слова не имели никакого значения. Иногда, вместо того чтобы говорить, включали магнитофон с сиплой японской или испанской флейтой.