Наркоза не будет!
Шрифт:
Посмотреть на уродцев, чтобы понять, в чем привлекательность тления и пагубности. В чем волнующее обаяние тлена и разрушения. Зыскин говорит, что людьми движут две силы — Эрос и Танатос. Они влекут людей, разрывая на части. Один к смерти, другой к воспроизведению. Но так и не ясно, кто из них — благ.
Банки с человеческим браком. Они стояли спокойно в старых витринах, на обычных полках за стеклом. Были аккуратно подписаны. И не было в них никакой потусторонней мистики.
Кошу передернуло.
И она отошла в сторону.
Отошла
Коша стояла и думала о жестокости Петра. Неужели неизбежно — быть жестоким, чтобы сделать что-то хорошее? Чтобы потом помнили тебя. Пользовались тем, что ты сделал. Испытывали благодарность. Может быть, жестокость — благо для будущего? А жалость — благо для настоящего?
Но и жалость жалости рознь. И жестокость жестокости рознь.
В зал вошел молодящийся рыжеволосый человек в дорогих очках-хамелеонах. Не смотря на возраст, на нем была одета молодежная футболка. Он обошел всех уродцев, то и дело поглядывая на дверь. Потом остановился у гипсовых следов петровской руки и, примерив к ним свои — огромные узловатые кисти — громко хрюкнул.
Коша оглянулась и вздрогнула. На запястье рыжеволосого дядьки она увидела знакомую татуировку. Это был тот человек, золотую ручку которого она нечаянно сломала и потом украла. Конечно, он не мог читать мысли. Люди не умеют этого делать, но Коша все равно почувствала себя уродцем из стеклянной банки.
Приступ внезапной тошноты погнал ее на улицу. Около самого выхода спазм отпустил желудок, и Коша остановилась. Она отдышалась и решила посмотреть в зеркало. Дома такого большого зеркала не было.
Она придирчиво оглядела одежду и, в принципе, осталась собой довольна. Вот только голова. Надо бы сделать прическу, подумала Коша и прикоснулась к волосам.
Она собрала волосы в узел, пробуя сделать хвост, как у Муси. Но от этого лицо стало жестким и похожим на мальчика. Каким-то угрожающим. Нет. Так она не понравится Ринату.
Потом поставила их дыбом, потом снова рассыпала по плечам и помотала головой.
Вдруг какой-то человек замер за спиной и сразу установилась какая-то особенная тишина, которая звенела очень тихим тоненьким звуком и сквозь нее, как сквозь сон, долетали очень далекие звуки машин с улицы и звуки катеров с Невы.
Коше почему-то стало страшно оглянуться, но человек приближался к ней в зеркале, вызывая в позвоночнике обморожение. У нее вдруг замерзли пальцы и стянуло морозом все жилы. Черт! Это был тот же человек. Она больше всего боялась, что увидит его лицо близко, как в том сне, и придется решать, реален он или нет. В голове опять заиграл саксофон, и голос отчетливо повторил фразу о сыне дьявола.
Она так и не решила, считать его реальным или считать его нереальным.
И поняла, что боится того, что он — реален.
Считать его галлюцинацией было гораздо проще, чем смириться с его реальным телесным существованием. Призрак, хоть и приводил в ужас, но все-таки не вынуждал к принятию каких либо мер, все-таки лучшее средство от призрака было просто знать, что он призрак. Ну в крайнем случае можно спрятаться под одеялом или сложить пальцы крестиком. Или попросить у Зыскина каких-то колес. Или напиться. Просто напиться.
На улице палило солнце, но Кошу колотило, пока она не выпила коньяка в ближайшей кофейне. Сын дьявола заткнулся.
Она остановилась посреди улицы, пораженная внятной ясной мыслью. Пугали не галлюцинации как таковые, а невозможность управлять ими. Беспомощность перед их произволом. Если они могут появляться сами по себе, они возможно могут и еще что-то. Они могут вмешиваться в реальную обычную жизнь.
И в этот момент Коша размножилась. Она спорила сама с собой несколькими голосами. И все они были одинаково упрямы. Где же она настоящая? Где?
Это надо было обдумать.
Коша отошла к бордюру и присела, пыталась понять, где начинается ее «я».
Одновременно несколько ощущений и несколько голосов загалдели, перебивая друг друга. Она четко осознала, что «я», которая рисует, пишет, думает и дружит с Роней — это одна. Вторая, которая трахается с Ринатом — совсем другая, а есть еще голос, который обвиняет ее во всех грехах. И голос, который смеется над ней и внушает подозрительность. И еще молчаливая рука, которая бьет по затылку, заставляя втягивать плечи и стыдиться своего тела или некоторых поступков. Сколько же в ней «их»?
Может быть, этот странный человек является кем-то из этих сущностей, нашедших пристанище в мозгу Коши? Сейчас она поверила бы и в переселение душ, и в призраков, которые паразитируют в чужой личности, и в бесов, которые вселяются в тело. Прямо в тело. И живут там наподобие личинок.
Она брела, точно лошадь по привычному, выученному маршруту, не видя ничего вокруг себя. Странно, не было денег — было плохо. Теперь есть — еще хуже. Когда не было, казалось — все дело в них. А теперь ясно, что они — ничто.
Коша растерянно пошевелила купюрами в кармане и с удивлением обнаружила, что стоит перед дверью общаги.
Роня что-то писал, сидя прямо на подоконнике открытого окна. Шарики, горсть стальных перьев в маленькой коробочке. Бутылка из-под кефира, которую выпили в два приема. Наполовину обломанный батон. Солнечный квадрат на столе. Простая человеческая жизнь. Реальная и твердая на ощупь.
Коша решила считать мужика галлюцинацией.
— Я пишу, — сказал Роня и снова уткнулся в бумаги.