Народ

Мишле Жюль

Три принятых Конвентом декрета об образовании проникнуты величием и здравым смыслом. Они охватили все дело народного просвещения сверху донизу – и педагогические училища, и начальные школы. Эти декреты несли яркий свет знаний прежде всего в гущу народа. Затем как о более второстепенном в них говорилось о промежуточных звеньях – центральных школах или коллежах, где могли бы учиться дети богачей. Тем не менее вся система образования представляла собою одно стройное, гармонически развитое целое; тогда уже знали, что нельзя воздвигать огромное здание, постепенно делая к нему пристройку за пристройкой.

День, который останется в веках! Это произошло за два месяца до 9 термидора. [305] Страна оправилась от потрясений и верила, что будет жить. Выйдя из могилы, сразу повзрослев на двадцать столетий, окровавленная, но лучезарная Франция призвала всех своих детей извлечь великий урок из ее грандиозного опыта, сказала им: «Идите и смотрите!» [306]

Когда докладчик Конвента произнес простые, но полные значения слова: «Лишь время может учить Республику!» – на чьи ресницы не навернулись слезы? Все дорого заплатили за урок, преподанный временем, все заглянули в лицо смерти, а кое-кто не сумел выдержать ее взгляд…

305

Контрреволюционный переворот 9 термидора (27 июля) 1794 г., низвергший якобинскую диктатуру, превратил Конвент в орудие буржуазной контрреволюции. 26 октября 1795 г. термидорианский Конвент был распущен и уступил место Совету пятисот и Совету Старейшин.

306

Главным плодом этого

опыта было то, что с тех пор людская кровь обрела грозную силу против тех, кем она проливается. Мне нетрудно доказать, что Франция была спасена невзирая на террор. Террористы причинили нам огромное зло; оно все еще живо. Загляните в любую хижину самой отдаленной европейской страны: о терроре там помнят, его проклинают. Короли и цари хладнокровно казнили, сослали в сибирские рудники, заточили в свои Шпильберги*, тюрьмы и казематы значительно большее количество людей, и все же воспоминания о жертвах кровавого террора не изгладились из памяти народов. Мы должны пользоваться любым случаем, чтобы протестовать против этих жестокостей, которые вовсе не характерны для нас и не могут вменяться нам в вину. Францию спас порыв, охвативший армию. Этот порыв был поддержан Комитетом общественного спасения, куда входили талантливые военачальники, которых Робеспьер ненавидел и погубил бы, если б мог обойтись без них. К самым честным нашим генералам Робеспьер и его друзья относились с недоверием и недоброжелательностью, ставили им всевозможные препятствия. Сейчас у меня нет времени останавливаться на этом, но хотелось бы высказать пожелание, чтобы Ру и Бюше при переиздании своего полезного компилятивного труда выбросили свои мрачные парадоксы, апологию 2 сентября и Варфоломеевской ночи, ярлык честных католиков, навешенный на якобинцев, издевки над Шарлоттой Корде (т. 28, стр. 337), восхваление Марата и т. д. «Марат, проводя политику репрессий, действовал со здравым смыслом и чувством меры…» (стр. 345). Нечего сказать, обоснованное восхваление того, кто потребовал сразу двести тысяч голов! («Le Publiciste», 14 d'ecembre, 1792). Эти новоявленные католики в своем рвении оправдать террор приняли всерьез тот довод, который был в шутку придуман в его защиту Шарлем Нодье, любящим парадоксы редактором газеты «Quotidien».

Я не стал бы делать здесь это примечание, если бы эти благоглупости не старались распространять с помощью дешевых газет в народе, среди рабочих, которым некогда изучить вопрос как следует. (Прим. автора.)

Шпильберг – замок в Моравии, служивший тюрьмой для государственных преступников в Австро-Венгерской монархии.

Комитет общественного спасения – центральный орган якобинской диктатуры.

Робеспьер Максимилиан (1758–1794) – выдающийся деятель французской революции конца XVIII в., глава революционного правительства якобинской диктатуры. Казнен после контрреволюционного переворота 9 термидора.

Бюше Филипп (1796–1865) – французский философ, последователь Сен-Симона, политический деятель и писатель. Мишле имеет в виду «Историю революции», написанную Бюше совместно с Ру.

Апологию 2 сентября… – речь идет о массовых казнях политических заключенных (преимущественно духовных лиц) в парижских тюрьмах 2–5 сентября 1792 г., когда парижане узнали о начале интервенции, организованной контрреволюционерами-эмигрантами против Республики.

Варфоломеевская ночь – избиение католиками протестантов (гугенотов) в Париже в ночь на 24 августа 1572 г. Здесь к ней приравниваются казни 2–5 сентября 1792 г.

Якобинцы – во главе с Робеспьером осуществляли диктатуру с 31 мая 1793 г. по 27 июля 1794 г. В этом примечании снова отражается отрицательное отношение Мишле к якобинской диктатуре вообще и к Робеспьеру – в частности. Героем французской революции для Мишле является Дантон, а в Робеспьере он' видит дух нетерпимости и насилия. Мишле клеймит «якобинских попов», которые погубили революцию. Он признает, что Робеспьер, этот неподкупный, обладал целым рядом добродетелей, но добродетель – это не героизм. Робеспьеру, по мнению Мишле, недоставало одного дара, которым так щедро наделен народ: «благостности, чего-то очень наивного и глубокого, дающего ключ к пониманию масс». «Робеспьер, – писал Мишле в «Истории революции», – это – великолепный ум», героем же является Дантон, этот «великий и бесстрашный служитель революции», стремившийся к объединению партий.

Корде Шарлотта (1768–1793) – контрреволюционерка, убившая Марата.

Марат Жан-Поль (1743–1793) – выдающийся деятель французской революции конца XVIII в., один из вождей якобинцев, пламенный трибун, публицист, подписывавшийся «Друг народа», ученый.

Нодъе Шарль (1780–1844) – французский писатель, публицист, критик, филолог и библиограф.

После перенесенных испытаний казалось, что пришла пора успокоиться всем человеческим страстям; верилось, что больше не будет места ни тщеславию, ни корысти, ни зависти. Лица, занимавшие наиболее высокие посты в государстве, согласились взять на себя скромные обязанности учителей. [307] Лагранж и Лаплас [308] преподавали простую арифметику.

Полторы тысячи взрослых, многие из которых были уже прославлены, охотно уселись на скамьи Нормальной школы, чтобы научиться преподавать. Они пришли, хотя время было голодное, нищее, разгар зимы. Над повергнутым в прах материальным миром парил, не отбрасывая тени, один лишь величественный дух Разума. На кафедру поднимались друг за другом гениальные создатели науки. Одни из них, как Бертолле [309] и Морво, лишь недавно заложили основы химии, проникнув в сокровенные тайны вещества; другие, как Лаплас и Лагранж, установили с помощью математики незыблемость вселенной, упрочили знания о земном шаре. Никогда еще власть разума не была столь неоспорима, он был сам себе и слуга, и судия. Но и сердце не оставалось в долгу: ведь среди этих единственных в своем роде людей, подобные которым появлялись в истории лишь однажды, можно было увидеть и всеми ценимого Гаюи, чья голова чуть не скатилась, но была спасена Жоффруа Сент-Илером.

307

Я нашел в архивах подлинник списка лиц, согласившихся преподавать в центральных школах (тогдашних коллежах): Сийес, Дону, Редерер, Гаюи, Кабанис, Лежандр, Лакруа, Боссю, Соссюр, Кювье, Фонтан, Женгене, Лагарп, Ларомигьер и др. (Прим. автора.)

Сийес Эмманюэль (1748–1836) – деятель французской революции конца XVIII в., аббат. Играл видную роль при Директории, был одним из трех консулов, содействовал перевороту 18 брюмера. При Первой империи – сенатор.

Дону Пьер (1761–1840) – французский историк, член Конвента, один из составителей Конституции VIII года и организаторов Парижской академии наук.

Редерер Пьер (1754–1835) – французский политический деятель, при Наполеоне I – один из организаторов реформы управления.

Гаюи Рене (1743–1822) – французский минералог, один из создателей кристаллографии.

Кабанис Жорж (1757–1808) – французский государственный деятель, философ-сенсуалист.

Лежандр Адриен (1752–1833) – французский математик.

Лакруа Сильвестр (1765–1843) – французский математик.

Боссю Шарль (1730–1814) – французский математик.

Соссюр Орас (1740–1799) – швейцарский физик и геолог.

Кювье Жорж (1769–1832) – выдающийся французский ученый-палеонтолог.

Фонтан Лео (1757–1821) – французский литератор, ректор Парижского университета.

Женгене Пьер (1748–1816) – французский литератор и историк литературы.

Лагарп Фредерик (1754–1838) – французский ученый, наставник Александра I.

Ларомигъер Пьер (1756–1844) – французский философ, один из основателей эклектизма.

308

Лаплас Пьер (1749–1832) – выдающийся французский математик и астроном.

309

Бертолле Клод (1748–1822) – выдающийся французский химик, открывший свойства хлора.

Подлинным основателем Политехнической школы был Карно, [310] великий гражданин и организатор,

спасший Францию, несмотря на террор, разглядевший таланты Гоша и Бонапарта. Они учились с таким же пылом, с каким сражались, и за три месяца прошли трехлетний курс. Через полгода Монж [311] заявил, что они не только получили от науки все, что она могла им дать, но и опередили ее. Видя, как всегда тороваты на выдумку их преподаватели, они не уступали последним в изобретательности. Представьте себе, как Лагранж вдруг прерывал лекцию, закрывал глаза… Все молча ждали. Наконец, очнувшись, он делился со слушателями новою, с пылу горячею научной мыслью, только что зародившейся в его мозгу…

310

Карно Лазар (1753–1823) – французский математик и государственный деятель

311

Монж Гаспар (1746–1818) – французский математик, создатель начертательной геометрии.

Чувствовался недостаток во всем, только не в талантах. Учащиеся не могли бы посещать занятия, если б им не выдавали по четыре су в день на пропитание и проезд. Наряду с духовной пищей они получали и хлеб насущный… Один из преподавателей, Клуэ, [312] вместо платы захотел получить, лишь клочок земли на равнине Саблон, [313] возделывал там овощи и питался ими.

Какой упадок с тех пор! Упадок и в нравственном отношении, и не меньший – в области мысли… Прочтите после докладов Конвенту о народном просвещении доклады Фуркруа, [314] Фонтана, и вы увидите, что за несколько лет мы успели из зрелых мужей превратиться в дряхлых старцев. [315]

312

Клуэ Луи (1751–1801) – французский ученый, нашедший способ отливки стали, с помощью которого арсеналы стали изготовлять оружие для революционной французской армии.

313

Равнина Саблон возле Парижа, около Нейи, использовалась в первой половине XIX в. для военных маневров; впоследствии была застроена.

314

Фуркруа Антуан (1755–1809) – французский химик. В годы революции конца XVIII в. и Первой империи участвовал в реорганизации системы народного образования. Член, затем президент Парижской академии наук.

315

Лишь один человек оказался настолько мужественным, что в годы Империи отстаивал систему народного образования, принятую Конвентом, это был Лакруа (Lacroix. Essais sur l'enseignement, 1805). (Прим. автора.)

Как прискорбно, что этот героический, бескорыстный порыв так быстро ослабел и угас! Слава Нормальной школы давно померкла. Никто не удивляется, что теперь из нее выходят плохо обученные учителя, что отдельные науки друг друга отвергают, не признают, словно стыдясь самих себя. Профессор истории Вольней [316] учил, что история – это «наука о мертвых событиях», что живой истории не существует. Профессор философии Гара [317] утверждал, что философия – лишь «наука об условных символах», иначе говоря, сама по себе она – ничто. Математики, тоже занявшись символами, ушли гораздо дальше, а с ними – и науки, связанные с вычислениями, например астрономия. И в том учебном заведении, которое должно было озарить все кругом ярким светом науки, стали объяснять, как устроены звезды, но забыли о революционной Франции.

316

Вольней Константин (1757–1820) – французский ученый-просветитель. Критиковал церковь и религию, как оплот феодального деспотизма, выдвинул проект «Генеральных Штатов Европы».

317

Гара Доминик (1749–1833) – французский политический деятель, известный оратор, министр юстиции, внутренних дел в годы революции конца XVIII в.; при Первой империи – сенатор.

Именно тогда, при этой последней созидательной попытке Революции, стало ясно, что она могла быть только пророчицей, что ей суждено погибнуть в пустыне, не дойдя до страны обетованной. Да и как могла она дойти? Ведь ей пришлось решительно все проделывать самой, строить на голом месте; предшествовавший ей режим никак не мог облегчить задачи. Революция вступила во владение пустым пространством, выморочным имуществом. Когда-нибудь я докажу всю очевидность того, что Революции нечего было разрушать: песенка и духовенства, и аристократии, и королевской власти уже была спета. Революции нечем было заполнить образовавшуюся пустоту. Она очутилась в порочном кругу: чтобы творить ее, нужны были люди, а чтобы найти таких людей, надо было совершить революцию. Без всякой помощи совершить переход из одного мира в другой! Пересечь пропасть, не имея крыльев!

Тягостно видеть, как мало сделали опекуны народа – королевская власть и духовенство – для его просвещения за четыре последних столетия. Церковь говорила с народом на языке ученых, которого тот не понимал, и заставляла слово в слово затверживать непостижимые для ума метафизические доктрины, сложность которых поражала даже самых образованных людей. Государство же сделало для народа лишь одно, да и то косвенным образом: оно собирало его в военные лагери, в большие армии, где народ, не ожидая, чтобы его учили, учился сам, воспринимал общие для всех идеи и мало-помалу растил в себе чувство патриотизма.

Единственным непосредственным образованием было то, которое дети буржуа получали в коллежах, становясь адвокатами и литераторами. Они изучали языки, риторику, литературу, изучали право, но не право былых наших юристов, мудрое и немногословное, а так называемое философическое, полное дутых абстракций. Логики, не умеющие мыслить, законоведы, не знающие ни истории, ни права, они верили только в символы, форму, внешность, фразу. За что бы они ни брались, от них ускользало существо дела, им не хватало понимания жизни. И когда они выступили на арену, где их самолюбия столкнулись в ожесточенной схватке не на жизнь, а на смерть, стало видно, насколько ухудшает и без того дурные натуры схоластическое образование. Эти пагубные выхолащиватели сути вещей обзавелись несколькими формулами, которые помогали им обрубать мысли в сознании людей, как нож гильотины – головы. [318]

318

Дух инквизиции и полиции, столь удивлявший многих в Робеспьере и Сен-Жюсте 335, не поражает тех, кто знаком с историей средних веков: тогда часто встречались подобные типы кровожадных инквизиторов и страстных любителей силлогизмов. Эту связь между двумя эпохами весьма проницательно подметил Эдгар Кинр в своей книге «Христианство и революция» (Quinet. Le christianisme et la R'evolution).

Двое ученых, безукоризненно честных и справедливых, склонных к тому же снисходительно относиться к врагам, – Карно и Дону – полностью сходились во мнениях относительно Робеспьера. Дону говорил мне, что знаменитый диктатор был вообще человеком заурядным и только в последние дни, перед лицом опасности и необходимости действовать, обрел красноречие. Сен-Жюст был талантливее. Тех, кто пытается нас убедить, будто оба эти деятеля непричастны к последним эксцессам террора, Сен-Жюст опровергает сам. 15 апреля 1792 года (всего за несколько месяцев до 9 термидора) он сожалеет о «преступной снисходительности», якобы проявлявшейся до тех пор. «За последнее время поблажки со стороны трибуналов возросли до того, что… Да и делали ли что-нибудь трибуналы последние два года? Шли ли толки об их справедливости? Они были учреждены, чтобы укрепить завоевания революции, но из-за их снисходительности преступники всюду остались на свободе…» («Histoire parlementaire», t XXXII, р 311, 319, речь Сен-Жюста 26 жерминаля II года). (Прим. автора.)

Сен-Жюст Луи (1767–1794) – выдающийся деятель французской революции конца XVIII в., член Конвента, друг Робеспьера, один из вождей якобинцев. Казнен после контрреволюционного переворота 9 термидора.

Когда великое собрание, поставившее при Робеспьере террор самоцелью, опомнилось и увидело, сколько пролито крови, его объял ужас. Вера не изменила ему в борьбе с объединившимися против него врагами и даже в борьбе с самой Франциею; оно сохранило и спасло ее, пользуясь поддержкой лишь тридцати департаментов. Вера не изменила членам собрания и тогда, когда опасность угрожала им лично, когда, потеряв даже Париж, они были вынуждены вооружиться, когда их некому было защищать, кроме них самих. Но когда они увидели потоки крови, и мертвецов, встающих из могил, и освобожденных узников, явившихся судить своих судей, мужество покинуло их, и они пошли на попятную.