Народы моря

Чернобровкин Александр Васильевич

Крепость Шарухен больше крепости Джару и устроена немного иначе. У нее есть довольно большой двор с коновязями справа и слева от главных ворот. Вторые ворота выходят со двора на восток. Они узкие, колесница протискивается впритирку, и подъезжать к ним снаружи надо по довольно крутому склону. Зато убегать через вторые ворота сподручнее: со старта набираешь разгон. У коновязей лошади светлых мастей. Колесницы стоят возле главного корпуса, который высотой метров двенадцать, плюс сверху прямоугольная дозорная башенка высотой метров десять. В корпус два входа, широкий и узкий. К первому ведет пандус. Видимо, через этот вход завозят в здание снабжение на волах. Перед вторым — крыльцо в пять ступеней, над которым деревянный навес. Этот вход, как догадываюсь, ведет в жилые помещения. Перебив

находившихся во дворе и не ожидавших нападения защитников крепости, часть моих воинов поднимается по двум каменным лестница на башню и крепостные стены, часть устремилась к пандусу, а остальные — к крыльцу, вслед за убегающими врагами.

Моя колесница выезжает из полутемного тоннеля во двор, с трудом переваливается через толстое тело Шеду, у которого отрублена треть курчавой головы вместе с левым ухом. Рядом с головой большая лужа крови, которая кажется черной, под цвет кожи. Я толкаю Пентаура, чтобы остановился, и расстреливаю из лука четверых врагов на крепостных стенах, которые пытались остановить моих воинов. Снаружи сторожевой ход огорожен каменным парапетом высотой с полметра, за которым можно укрыться, только если ляжешь. Мои воины побежали дальше, на крышу главного корпуса, откуда с десяток лучников стреляли по тем, кто во дворе, в том числе и по мне. Щит Пентаура уже похож на шкуру дикобраза. Я успеваю подстрелить одного лучника прежде, чем мои воины добегают до них.

В это время во двор залетают воины, прятавшиеся в галереях. Им там пришлось сидеть с ночи. Наверное, очумели от жары, неподвижности и молчания. Впрочем, наверняка переговаривались шепотом, но все равно энергии и злости в них накопилось столько, что на крыльцо заскакивают, перепрыгивая через ступеньку.

Они и без меня разберутся с остатками гарнизона, поэтому говорю Пентауру:

— Переезжай в тень.

Колесница возвращается к южной стене, в которой главные ворота. Здесь возле лестницы лежат три трупа вражеских и одного нашего воина, которому стрела попала сверху в спину чуть ниже шеи. Он одет и разрисован под египтянина, но держит зеленый щит корпуса «Птах», а у воинов гарнизона красные щиты корпуса «Ра». Краска вокруг глаз немного размазалась, из-за чего создавалось впечатление, что умерший плачет черными слезами.

Я слез с колесницы, прошелся вдоль коновязи, осматривая лошадей. Они были ниже среднего качества. Разве что одну пару, принадлежавшую ранее, как догадываюсь, коменданту Шеду, можно было отнести к среднему ценовому диапазону. Впрочем, тот, кому они достанутся, будет рад и такой добыче. Всё, что захватим в крепости будет поделено на три части: десятину заберу я, из оставшегося половина будет поделена между пришедшим со мной отрядом и прятавшимися в галереях, а вторая половина — в основном провиант — отойдет в общак.

Глава 106

С раннего утра со стороны моря дует ветер силой баллов пять, заметно понижая температуру. Иногда мне кажется, что чую запах сухих водорослей. Наверное, это море зовет меня так. В небе ни облачка и ни единой птички. Обычно сверху весь день доносится пересвист, а сейчас тихо, словно птицы знают, какое ужасное событие вскоре произойдет здесь, и боятся накликать беду и на себя.

Я стою на колеснице на склоне холма. Она повернута левым бортом к расположившимся россыпью ниже по склону лучникам и пращникам и построенной у подножия холма в десять шеренг фаланге, вооруженной длинными пиками. Пока что щиты стоят на земле, а пики уперты в нее подтоком и положены на плечо. На флангах фаланги по отряду колесниц: на левом — хеттские с тремя членами экипажа, на правом — с двумя членами экипажа из финикийских и других союзных городов. За колесницами стоят по резервному отряду ахейцев и дорийцев, по пять сотен опытных, проверенных бойцов в каждом. Местность тут открытая, зайти в тыл не замеченным трудно, но мало ли что взбредет в голову египтянам?! Вдруг они решили, что в борьбе с народами пустыни выработали универсальный способ побеждать.

Армия Та-Кемета находится на противоположном конце практически ровной и голой долины. Кое-где громоздятся валуны и растут редкие кусты, у которых длинные иголки заменяют листья, или образовались

неглубокие впадины. Более глубокие ямы-ловушки, нарытые и замаскированные моими воинами за два дня ожидания вражеской армии, почти не заметны. Я вижу некоторые потому, что знаю, где они должны находиться. Догадываются ли о них египтяне — не знаю. С одной стороны, у них уже есть горький опыт, приобретенный под Алалахом; с другой стороны, с первого раза мало кто врубается; с третьей стороны, египетская разведка на колесницах видела, как вчера после полудня мы якобы только подошли к этой долине, заметили их и остановились; с четвертой стороны, как вам со второй?! Вчера к вечеру в долину прибыли и наши враги. Сейчас они строятся для боя. Впереди колесницы. За ними легкие пехотинцы, в задачу которых входит добивать раненых колесничими, и стрелки россыпью. Дальше копейщики. Ничего нового египтяне пока не придумали. Где-то там и фараон Рамсес, который после смерти отца стал полноправным правителем. По идее должен ехать на золотой колеснице, влекомой парой белых лошадей, но издали кажется, что таких в войске несколько десятков. Наверное, похожие колесницы у близких родственников фараона и богатых сановников. Они стоят в первой шеренге. Уверены, что бессмертны, что сейчас развлекутся малость и отправятся пировать. Скоро кто-то из них узнает пренеприятную новость, если успеет ее осознать.

Ожидание в тягость моим воинам, но стараются не показать вида, обмениваются веселыми репликами. При этом постоянно оглядываются, чтобы убедиться, что я на месте, не сбежал. На меня тоже время от времени накатывает легкий мандраж. Казалось бы, участвовал в таком количестве сражений, больших и не очень, что пора бы привыкнуть, но не получается. Конечно, не так страшно, как в первые разы, но все равно где-то в подсознание вертится мыслишка, что в случае тяжелого ранения меня вряд ли отнесут к морю и отправят в лодке в плавание, как завещал, и переход может не состояться, а я уже привык жить вечно молодым и здоровым. Последние условия обязательны, иначе вечная жизнь превратится в вечный ад.

— В скольких сражениях ты участвовал? — спрашиваю Пентаура, чтобы скоротать время в ожидании атаки.

После продолжительной паузы возница отвечает:

— Во многих.

Считать он умеет по пальцам, то есть, до десяти, причем на второй пятерке часто сбивается. Много — это больше десяти.

— Никогда не жалел, что стал военным? — задаю я провокационный вопрос.

— А крестьянином быть еще хуже, — тоном закоренелого философа отвечает Пентаур.

С ним не поспоришь. Крестьян сейчас убивают почти так же часто, как военных, и при этом у них минимальные шансы разбогатеть, в отличие от воинов, которых один поход может обеспечить на всю оставшуюся жизнь. Да и возницы гибнут реже, чем пехотинцы, и в плен попадают только в порядке исключения, если уж совсем не повезет, как случилось с Пентауром, при условии, что его случай можно считать невезением, а не наоборот. Я бы ни за что не стал крестьянином. На худой конец рыбаком.

Рев труб и бой барабанов оторвал меня от размышлений над судьбами крестьян. Решив, что каждый достоин своей судьбы, иначе бы получил еще хуже, я приготовился узнать свою и своей армии.

Египетские колесницы с воем, криками, свистом понеслись на нас. Мои воины без команды начали наклонять пики навстречу врагу. На этот раз незачем приседать, потому что не мешают стрелкам, стоявшим выше по склону. Те уже натягивают луки и закладывают камни в ремни. Я тоже достал стрелу, положил на тетиву. Когда стреляю из лука или машу мечом, время ускоряется. Мне всегда хочется, чтобы бой закончился быстрее, словно при замедлении его обязательно проиграем.

Вот одна из передних колесниц влетела в яму-ловушку. Из нее, как катапультой, выбросило возницу и сенни. Оба пролетели метров по десять, отчаянно размахивая руками, как крыльями. Летать так и не научились. Видимо, времени не хватило. Мои воины одобрили их полет радостными криками. Другие катапультирования, последовавшие почти сразу, уже не вызвали такого восторга у зрителей. Может, потому, что в фалангу полетели стрелы, выпущенные сенни наугад, в толпу. Первые вреда не нанесли, а вот следующие начали находить свою цель.