Народы моря
Шрифт:
Первые признаки нашей победы я заметил через… даже не скажу точное время, мне показалось, что через час. В бою время движется по кривой, а порой складывается впечатление, что еще и умудряется пересекаться само с собой. Менее приученные сражаться в строю и быстрее поредевшие отряды союзников на флангах начали «крошиться». Сначала из строя выпадали только раненые, которые, покачиваясь, прихрамывая, прижимая руки к ранам, оседали или падали на землю или брели к противоположному краю долины, к обозу, где должны быть лекари. Затем раненых стало заметно больше. Эти сразу направлялись в сторону обоза и шли намного быстрее первых. Вскоре они перестали изображать раненых, а некоторые даже побежали, уклоняясь по большой дуге от нескольких колесниц, которые курсировали по полю позади строя. На колесницах были то ли командиры союзных отрядов, то ли уцелевшие египетские колесничие, решившие
Переломный момент наступил, когда побежали союзные отряды, стоявшие на правом фланге. Это им больше всего досталось ночью. Ломанулись не по отдельности или малыми группками, а все вдруг. Большая группа из нескольких сот человек, побросав щиты и копья, побежала к противоположному краю долины, к дороге, ведущей к тракту Алалах-Угарит. Я послал вестового на наш левый фланг с приказом, чтобы поворачивали вправо и нападали на вражеский центр с фланга и тыла, а лучники и пращники преследовали убегающих. Заметив, что побежал правый фланг египетской армии, ломанулся вслед за ним и левый, а потом и центр, на который к тому времени надавили с трех сторон мои пикинеры. Небольшая часть египетских копейщиков еще пыталась какое-то время сопротивляться, но, оказавшись в полуокружении, побросала копья и подняла вверх правую руку, сдаваясь.
Я снял шлем, изготовленный из металлических пластин, покрытых сверху белой тканью, чтобы не нагревался на солнце, смахнул рукой слой пота со лба. Волосы на голове тоже были мокрыми, словно недавно помыл, и легкий ветерок охлаждал их. Особого, яркого чувства радости от победы не было, только облегчение, что все закончилось, можно расслабиться.
Глава 99
Город Угарит обзавелся новым фрагментом крепостной стены на месте разрушенного. Стена там стала выше примерно на метр. Я не собирался осаждать город, несмотря на то, что его правитель Никмадду не просто выделил отряд египтянам, но и сам возглавил его. Мне было интересно, зачем это трусливое глуповатое ничтожество решилось на такой отчаянный поступок? Неужели был уверен на все сто процентов, что победят египтяне? Чтобы услышать ответы на эти вопросы и заодно сообщить, во что выльется жителям Угарита предательство их правителя, я послал гонца к Никмадду с требованием прибыть ко мне. Это ничтожество гордо заявило, что не желает со мной говорить, что вместе с остатками египетской армии, спрятавшейся за городскими стенами, продержится до подхода подкрепления из Та-Кемета. Не знаю, со своего голоса он пел или подсказал Джет, легко раненый во время сражения. В любом случае наглеца следовало наказать. До прибытия подкрепления из Та-Кемета, если его пришлют, в чем я сомневался, у нас было не менее двух недель, которые нужны только на то, чтобы суда с воинами добрались сюда из Мен-Нефера. А ведь надо еще переварить черную весть и принять решение, сколько корпусов и как перебросить, а потом собрать суда и погрузить в них воинов и снабжение. Думаю, в моем распоряжении не меньше месяца, но уже недели через две начну посылать дозорные суда на юг, чтобы появления египетской армии не стало неприятным сюрпризом.
Я объезжаю Угарит на колеснице, захваченной на поле боя. Ее кузов снаружи по бокам украшен тонкими золотыми пластинами с узорами в виде виноградной лозы, которая как бы оплела его, а спереди золотой овал с барельефом бога Птаха с посохом в руке. Эта колесница влетела в яму-ловушку и потеряла левое колесо. Белые жеребцы таскали ее за сбой по полю, пока мои воины не поймали их. Колесо нашли и присобачили на место, после чего колесницы преподнесли мне. Больше ведь никто не достоин такого ценного подарка. Как мне сказал Пентаур, раньше колесница принадлежала Аменемхату, сыну Менхеперрасенеба, великого жреца Птаха. Предыдущий владелец вместе со своим возницей неудачно вылетел из нее, после чего был додавлен копытами и колесами. Надеюсь, к тому времени он уже был мертв.
Пентаур был возницей у сенни по имени Дуауф, сына писца. Папаше не по карману была дорогая колесница и молодой возница, поэтому и взяли старого и хромого. Им повезло не попасть ни в одну яму-ловушку, но дальше везение кончилось — обе лошади были убиты лучниками, так что экипажу пришлось покидать поле боя пешком. Если молодой Дуауф легкой трусцой смылся с поля боя и спрятался в Угарите,
Я не узнал его среди толпы пленных, когда, проходя мимо, услышал:
— Мой господин! Сенни Арза!
Это имя я тоже стал забывать, а вот голос своего бывшего возницы помнил. С трудом опознав постаревшего Пентаура, спросил:
— Ты как здесь оказался?! Мало тебе было захваченной добычи, решил еще награбить на старости лет?!
— О какой добыче ты говоришь, мой господин?! После твоего отъезда меня чуть не казнили, решив, что я все знал, но не доложил. Потом поверили и отпустили, но забрали почти все, что я имел. Мне не на что было содержать семью, младшая жена бросила меня, и мне опять пришлось работать в конюшне при учебном центре, а потом, как я думал, повезло устроиться возницей. Видимо, боги отвернулись от меня после того, как я перестал служить тебе, — поведал он грустным голосом.
— Как знать, может, действительно повезло, — произнес я и, признавая свою вину в его бедах, предложил: — Если хочешь, можешь опять стать моим возницей.
Нынешний возница меня не устраивал, потому что лошади не любили его. Бывает так изредка: человек любит животных, а они его нет. Случается и обратное, но реже. Все-таки животные разбираются в людях лучше, чем люди в животных.
— Это больше, чем я мечтал, мой господин! — воскликнул Пентаур, подняв руки к небу.
Он и рассказал мне много интересного о нынешней жизни в Та-Кемете, о делах в корпусе «Птах», о Джете, Никмадду и правителях других городов-государств. Отец его бывшего сенни дружил с писарем Джета. Как следствие, дружили и их сыновья, служившие у этого командира. Отец-писарь рассказывал сыну-сенни новости из штаба, а тот частенько делился ими с другом в присутствии Пентаура. Слуги порой знают больше, чем их господа.
— Держись дальше, — приказал я Пентауру, когда мы миновали отремонтированный участок крепостной стены.
На башнях появились египетские лучники. Им скучно сидеть в осаде в чужом городе, поэтому мечут стрелы во всё, что шевелится за крепостными стенами.
Мы поднимаемся к вершине холма, к городским воротам, которые выходят на восток и от которых начинается дорога на Алалах. По обе стороны от ворот по фронтальной башне, выдвинутой вперед метров на шесть. Перед башнями сухой ров шириной метров семь. Деревянный мост через ров затащили внутрь города. На дороге остались борозды. По нашу сторону рва насыпан вал высотой метра два, по верхушке которого установлены деревянные щиты, за которыми прячутся мои воины. Здесь постоянно дежурят две сотни лучников и пикинеров, а метрах в трехстах от них шатры и шалаши, в которых еще восемь сотен. Это самое удобное направление для вылазок и бегства из города.
Воины приветствуют меня радостными криками. Так кричит только победители. Они били разные армии, маленькие и большие, и даже ранее непобедимых хеттов и египтян, они захватывали разные города, они уверены, что сильнее всех — и это помогает им побеждать.
Мы проезжаем мимо них и начинаем спускаться вдоль южной стены города. Ее давно уже не ремонтировали. Стена почти не пострадала во время землетрясения, поэтому горожане не сочли нужным позаботиться о ней, только замазали трещины рядом с угловой башней. Под этой трещиной выдалбливают первую камеру, а метрах в двадцати от нее — вторую. К обеим камерам ведут деревянные галереи, накрытые сверху свежими бычьими шкурами, которые постоянно поливают морской водой, чтобы не загорелись. Угаритцы несколько раз пытались это сделать, не пожалев ни факелов, ни оливкового масла. Руководит работами Халкеус. Он настолько уверенно делает это, что я воздерживаюсь от советов, которые готов раздавать сутки напролет и забесплатно. И сколько дней продлятся работы, тоже не спрашиваю. Ответ был дан на второй день, когда Халкеус убедился, что в этом месте под стенами мягкий, пористый ракушечник. Работают три вахты по четыре часа через восемь. Такой щадящий график необычен для людей этой эпохи. Они привыкли работать по четырнадцать-шестнадцать часов с короткими перерывами на перекус.
— Нужны еще люди? — спросил я на всякий случай.
— Нет, — ответил Халкеус, — и так много тунеядцев.
Рабов у нас с излишком. Держим их на скудном пайке, но все равно уходит много еды. Надо бы продать часть, но работорговцы не появляются. Может быть, потому, что боятся купить пленных египетских солдат. Такого не продашь в Та-Кемете и не посадишь на весла галеры, которая ходит в эту страну, потому что там их сразу освободят. Более того, купца могут еще и оштрафовать за то, что издевался над отважными воинами доблестной и непобедимой египетской армии.