Нас больше нет

Вильде Арина

Я никогда ни с кем не делилась своей болью. Но Дамир тот, кто может понять меня, как никто другой. Он точно так же, как я, каждый день смотрит на себя в зеркало и знает, что это никуда не денется.

— Я не вижу на тебе никаких шрамов. — Его ладонь ложится на мою талию. Он поднимает голову, заглядывает мне в глаза. Он сидит на табуретке, и я выше него.

— Ты их не видишь, потому что они скрыты под одеждой.

Его взгляд меняется. Он исследует глазами мое тело, словно может сквозь ткань разглядеть

все мои недостатки. Но не находит их.

— Давно? — спрашивает он, и не нужно уточнять, что именно.

— Три года. Авария.

Длинная молчаливая пауза, после которой Дамир внезапно признается:

— Мне просто легче. Сколько я помню себя, всегда был таким. Мой отец сильно пил, а после не контролировал свои действия. Он решил, что мать ему изменила и я не его сын, потому что не похож на него, и в порыве гнева и пьяного угара полоснул охотничьим ножом по моему лицу. Мне было семь. И тогда не было тех препаратов и мазей, что используют после операций и порезов сейчас, чтобы не осталось следа.

— Это ужасно, — произношу сдавленно и тихо.

Я уверена, этот рассказ дался ему непросто и немногих он посвящает в эту часть своей жизни. В его глазах до сих пор отражение боли, а в голосе горечь.

— Мои родные давно не замечают этого. — Он касается своей щеки. — Да и я тоже. Это как… это как страшненькая одноклассница, — хрипло смеется он. — Ты проучился с ней одиннадцать лет, знаешь, какая она остроумная и обаятельная, поэтому давно не обращаешь внимания на внешность.

Улыбаюсь его словам.

— А если серьезно, Лер, в моих руках власть и деньги, которые многим не снились. И мне давно плевать на мнение других. Людям, которым я небезразличен, неважно, есть у меня шрамы или нет. Они меня не за это любят. А всех остальных на хер из жизни. Хотя не буду лукавить, что никогда не комплексовал или не страдал из-за своего лица. В школе меня обзывали, и я непременно лез драться из-за этого. Жизнь не была проста никогда. И где-то глубоко внутри я все еще тот пацан, который боялся, что его ни одна девушка не полюбит.

— Тебя это ни капли не портит, — заверяю его.

— Как и тебя, Лер. Я смотрю на тебя и вижу красивую, сильную, интересную и умную девушку. А не эти шрамы. Где бы они там ни были.

От его слов становится теплее.

— На ногах, — признаюсь я. — Шрамы на ногах. И… недавно… недавно я познакомилась с парнем, у нас все дошло до… — запинаюсь, не веря, что рассказываю ему это.

Но здесь срабатывает «эффект попутчика». Ты знаешь человека всего несколько часов, с легкостью можешь рассказать ему все, потому что потом ваши пути разойдутся. И вероятность встречи ничтожна. А еще Дамир располагает к себе. И не осудит. Я в этом уверена.

— Когда дошло до секса и он увидел мои ноги, у него было такое отвращение в глазах, что я никогда не забуду, — с горечью

произношу я. Ту ночь вспоминать до сих пор больно. — Еще и наговорил мне гадостей. Это был первый мужчина, которому я решила довериться. И вряд ли после этого сумею сделать это вновь, несмотря на то, что хочу, — признаюсь ему честно. И мне становится легче. Невероятно.

Я знаю, что Дамир понимает меня сейчас. Я знаю, что от него не стоит ждать жалости, потому что и сам это ненавидит. Он смотрит на меня по-новому. Протягивает руку, касается пряди моих волос.

— Просто тебе попался не тот мужчина, Лера. Только и всего.

Мы бы, наверное, так и смотрели друг на друга, если бы не холодный стальной голос:

— Простите, что прерываю, Валерия, но по расписанию ваша тренировка началась еще час назад, а вы до сих пор здесь.

Я резко поворачиваю голову на звук. Сердце пропускает удар, потом грохочет так, что пульс начинает зашкаливать.

Здесь Давид.

Сверлит нас недобрым взглядом. От его официального тона становится не по себе. У него руки сжаты в кулаки, он весь напряжен. Стоит посреди студии, а я даже не заметила, когда он появился.

Как много он слышал из нашего разговора? Как долго находился здесь? Руки начинают дрожать. Я отступаю от Дамира. Не хочу, чтобы он стал свидетелем того, как мы с Леоновым препираемся. Да и сам Леонов никогда не отличался вежливостью, сейчас еще подерутся, не приведи господи.

— А где Богдан? — Я подхожу к подоконнику, закрываю крышечки на тюбиках с красками. Стараюсь, чтобы мой голос звучал беззаботно, и старательно прячу лицо от обоих мужчин.

— Его смена закончилась, — коротко отвечает Давид, не двигаясь с места.

Флюиды злости и недовольства, что исходят от него, практически осязаемы. Ну еще бы: застал меня с полуобнаженным мужчиной в двусмысленной позе.

— Давно? — спрашиваю я.

В висках так пульсирует, что уши закладывает. Не понимаю, чего я так разволновалась?

— Только что, — после короткой паузы отвечает он, но выдохнуть и расслабиться не дает смешок со стороны Дамира. Я начинаю подозревать, что Леонов соврал, он здесь давно, наблюдал за нами, а Дамир же видел, когда именно произошла смена «караула».

— Ясно, — все, что могу произнести. Но потом все же беру себя в руки, поворачиваюсь к Дамиру и выдавливаю из себя вежливую улыбку. — Что ж, на сегодня, пожалуй, закончим, я и так тебя, наверное, жутко утомила.

— Глупости, я ведь сам напросился.

Он поднимается с табуретки, берет с подоконника поло и одевается. Ни капли смущения.

— Помочь тебе? — Кивком указывает на мольберт.

— Нет, — качаю головой, — я арендовала студию на неделю. Нужно, чтобы краски высохли. И не вздумай смотреть до того, как я закончу, — предупреждаю его.