Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— А что у него случилось? — спросил Чарли про Маркатовича.
— Ерунда, — сказал я.
Мы были уже на полпути к злословию. Чарли интересовало несчастье Маркатовича.
«Что тут я, что тут ты, жизнь моя…» — орал Маркатович на подиуме так, словно переживал катарсис. Он схватил бутылку минеральной воды с одного из столиков в углу и стал лить её себе на голову. Вокруг него образовался круг. Были там и Саня с Элой, которые умирали от смеха. На лице Маркатовича было выражение какого-то подобия счастья. Будто он порвал со всем и так решил все свои проблемы.
— Крах системы! — сказал я Чарли
— Твою мать, слушай, это что — хорватский театр или сербская кафана?! — сказал Чарли.
— Неважно, — сказал я. — Люди развлекаются.
— Я такое терпеть не могу, — сказал Чарли нервозно.
Вот, опять мы об этой вечной теме, подумал я.
Что для нас имеет право быть забавным и увлекательным, а что нет? Какую музыку считать музыкой нашего общества, а какую нет? Что будет с нами, если мы перестанем отличаться от деревенских? Утратим ли мы ум, имидж и достоинство? Кто мы? Ох уж эти трудные вопросы! Мой мозг под кокаином работал на все сто в час, и я отчетливо сканировал эту культурно-развлекательную травму.
Нет, мы не можем позволить себе опуститься ниже определенных критериев, подумал я… Потому что тогда мы окажемся на Балканах.
На счастье, тут был Чарли, и он оберегал нас от погибели. Вижу, он бдительно следит за нашей городской культурой. Вот он стоит, практически одинокий, на задней линии обороны. Приду ли я ему на помощь или же предам наше дело — сейчас это вопрос. Смотрит он на меня именно так. И видит, что я колеблюсь. Он не может поверить, что я всё это стерплю, что я утратил всякую готовность к борьбе. Да, именно так смотрит на меня Чарли в этот поздний час.
— Похоже, что тебе это типа о’кей? — спросил он меня.
Мне показалось довольно неуместным, что в три часа ночи мне предлагают обсудить стандарты культуры.
— Смешно, — сказал я. — Всё это смешно!
— Какого хрена, я тебя не понимаю, — сказал Чарли разочарованно. — Мне это совершенно невыносимо.
Снова прозвучал тот же онтологически наивный рефрен. «Что тут я, что тут ты, жизнь моя…» Однако если бы такое пели какие-нибудь фолк-ирландцы, подумал я, Чарли это не показалось бы невыносимым.
Мы избегаем собственного языка в песнях, подумал я. Потому что всегда существует опасность, что язык возьмет тебя под свою власть.
Я сказал Чарли: — Переведи этот текст на английский, и тебе полегчает…
— Ладно, не бери в голову, — прервал он меня.
— Да не сердись ты…
— Потому что ты несешь чушь.
— Слушай, ты призываешь меня к дисциплине, а за окном три часа ночи.
— Хорошо, неважно! — отрезал он.
Рассердился. Вот чем мы занимаемся в разгар веселья. Следим за тем, чтобы дело не вышло из-под контроля. Здесь, на скользкой границе Балкан, это всегда возможно. Здесь мы вечно ломаем копья из-за того, чем мы имеем право наслаждаться, а чем нет. Это часть нашей культуры. У нас высокие критерии для того, чтобы провести четкую границу с примитивными. Нас, тех, кто поддерживает критерии и чувствует опасность, мало. Мы держимся плечом к плечу. Соблюдаем внутреннюю дисциплину. Голое наслаждение не для нас, это ниже нашего уровня. Мы скрываем его так же, как и страдание. До того момента, пока мы не разбиты, как Маркатович.
Тогда всё рушится. Раздаётся крик: тревога, надвигаются татары!
Теперь разозлился и я.
Чарли втянул меня в это дерьмовое обсуждение, и я, что типично для человека из Центральной Европы, принялся думать вместо того, чтобы веселиться. К тому же кокс толкал меня к неуместной искренности. Мне доставляло удовольствие говорить то, что думаю. Это во мне говорит житель берегов Средиземного моря. Выключи мне музыку, и я заговорю тебя до смерти.
— Знаешь что, — начал я, — я уже давно хочу тебе сказать, что твои критерии тебя только уничтожают. Ты пришел сюда таким злым только из-за Элы!
— Что ты несешь, при чём здесь она?!
— Ты видишь, что девчонка на тебя запала, но ты не можешь… Ты блокирован своими хреново высокими критериями. Поэтому у тебя на прицеле Сильва… Ты постоянно мучаешься с каким-то стандартом, который не имеет к тебе никакого отношения. Ездишь на этом престарелом «Ягуаре», употребляешь только домашнее оливковое масло и думаешь, что это кого-то может ввести в заблуждение!
Он помрачнел, но я продолжал: — Сейчас я в руинах и мне на всё плевать, но я тебе говорю… Пошли ты эти фикции на хрен! Мать твою, я же тебя насквозь вижу. Ты не живешь жизнью. Ты изображаешь какую-то её имитацию. Думаешь, это не видно? Дай людям оторваться, расслабиться, иди туда, к Эле, полей себе голову минеральной водой… Иначе твоя жизнь превратится в сплошное притворство.
— Ого! — сказал Чарли. — Это было грубо.
Мимо нас прошел Доц, он сказал: — Внимание, а теперь кое-что запущу я.
— Давай, запусти! — крикнул я вдогонку. — А то вот люди протестуют!
— Сорри, — вернулся я к Чарли. — Но я должен был тебе это когда-то сказать.
— Хорошо. Спасибо. А ты думаешь, что я не вижу тебя? — спросил Чарли. Он тоже неслабо нанюхался кокса, глаза его самоуверенно блестели, он смотрел на меня, как смотрят друг на друга участники предвыборной дуэли на телевидении: — Ты бы тоже хотел усидеть на двух стульях. В редакции изображаешь из себя тихоню, типа будто ты никуда не рвешься, типа ты «кул»… Но на самом деле ты просто скрываешь свои амбиции, потому что тогда ты как бы уже и не панкер. Знаешь, ты слушал слишком много песен, авторы которых презирали систему, ты прочитал слишком много книг о лузерах. Но теперь ты запаниковал. Малышка выдвинулась в первые ряды, и значит, тебе тоже нужно что-то сделать, а? Что, не так? Ну, тогда признайся самому себе, что ты уже давно не рокер, ты уже давно внутри, в системе, братишка. И тебе станет легче. Признайся, иначе твоя жизнь, как ты говоришь, превратится в сплошное притворство.
Я смотрел на него. Это тоже было грубо, подумал я.
«Стоп зэ вор ин зэ нэйм оф лав… Стоп зэ вор ин зэ нэйм оф год… Стоп зэ вор ин зэ нэйм оф чилдрэн… Стоп зэ вор ин Кроэ-эйша…»
Это была песня, которую запустил Доц.
— Он ненормальный, — сказал Чарли.
— Что, тебе и это не нравится?
«Лэт Кроэ-эйша би уан оф Юроп старс… Юроп ю кэн стоп зэ вор…»
Существование, существование в данный момент.
Только сейчас и здесь, только это у меня в мозгу.
Когда кто-то исчезает из моего поля зрения, я его забываю. Похоже, я почти полностью в руинах.
Диалоги.
— Ты «кул»? — спросила Саня.
— И «кул», и «хот», — сказал я. — Я счастлив за тебя!
Целую её, хватаю за попу, она уворачивается: — Эй, осторожно, может, здесь ещё есть репортеры…
— Ну и что? Мы с тобой вместе.
— Перестань, было бы некрасиво.