Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— Сколько? — спросила брюнетка. Вероятно, она и есть Юлия, подумал я.
— Ну… максимально, — сказал я немного испуганно.
Юлия чуть не рассмеялась, но вовремя сдержалась: — Что вы имеете в виду под «максимально»?
— Да я не знаю, а сколько допускается? — спросил я, подумав о климатических условиях пустыни. — Мне нужно, типа, загореть… Как будто у меня был солнечный удар.
— Ха! — весело воскликнула она и бросила на меня профессиональный взгляд. — А вы раньше облучались? Я имею в виду, недавно?
— Нет… К сожалению,
— Ну, не знаю… На первый раз… Хм, сколько бы было максимально? — спросила Юлия блондинку.
— Да откуда я знаю… Фактически… Вы, типа, хотите именно так?.. — спросила меня блондинка.
— Ну да, так, — сказал я.
— Ну слушай… Тогда положи его на двадцать пять минут! — сказала блондинка Юлии.
Это показалось мне слишком. Я посмотрел на накварцованную блондинку так, как обычно смотрю на слесаря в автосервисе — надеясь, что ему можно довериться, — а она смотрела на меня, как на подопытную морскую свинку, участвующую в научном эксперименте.
— Двадцать пять? — переспросила Юлия блондинку. — Думаешь?
Я их видел как-то снизу, как пациент перед операцией.
— Ну, типа… — сказала блондинка, — да, думаю так.
— Может, пятнадцать? — неожиданно ляпнул я.
Блондинка посмотрела на меня так, будто я вообще без яиц, а Юлия, как мне показалось, была за компромисс и сказала: — Пожалуй, всё-таки двадцать! Идет? У нас достаточно мощный аппарат. Вам этого хватит.
И отвела меня в соседнее помещение, открыла их саркофаг и объяснила, за что нужно потянуть вниз, когда лягу. И что нужно закрыть глаза.
— У вас две минуты, чтобы раздеться, — сказала она и вышла, прикрыв дверь.
Я заспешил.
Лёг внутрь и закрыл крышку. Зажмурился.
И подумал — готово дело.
Лежу, должно быть слишком быстро разделся. И жду.
Послышалось гудение, включились моторы.
Сейчас меня в этой капсуле наконец забросят далеко-далеко от всего, я отправляюсь во вселенную голым… Я почувствовал тепло, движение струй воздуха, а под закрытыми веками я увидел розоватый свет… Розоватые точечки поблескивали. Я подумал, что таю, превращаюсь в какую-то слизистую жидкость, как тот тип из «Терминатора-2». И останется от меня только лужица…
Потом какие-то фотографии… Части каких-то фотографий. Перемешанные с частями других фотографий. Какой-то бредовый фильм. С Саней в театре. Вспышка одного фотоаппарата, которая так и не погасла. Я закрываю глаза… Потом мы смотрим в небо, из театра, там нет потолка. И хотя тут нет логики, мы видим меня как парашютиста, настоящего парашютиста, в костюме парашютиста. Я падаю с неба и смеюсь. Потом прогулка камеры по редакции, камера очень нестабильна. Саня входит в редакцию, как балерина, на одной ноге, движется, скользит… Темнота. Аплодисменты.
Что-то стучит; опять всё обычно, белый свет.
— Вы живы? — спросила Юлия. — С вами всё в порядке?
Я не сразу сориентировался… Стоп — похоже, я заснул?
А брюнетка Юлия, это средоточие красоты, смотрит на меня, голого, темного, горячего, сверху. — С вами всё в порядке? Мы ждем, а вы не выходите.
В голове мелькнуло, а не затащить ли её сюда ко мне, в этот саркофаг, чтобы побыть вместе во вселенной.
— У меня была трудная ночь.
— Тогда ладно, — она опустила крышку, чтобы больше на меня не смотреть. Как только поняла, что я жив, рассердилась. — Одевайтесь! — сказала она, и я услышал, как она вышла.
Я снова открыл этот саркофаг. Ух. Старый рокер восстает из мертвых. Посмотрел на себя в зеркало. Я выглядел довольно похожим на Джеймса Брауна.
Ай фи-и-ил гу-уд, та-на-на-на… — я заиграл бедрами перед зеркалом, член болтался в состоянии полуэрекции. Говорят, что кварцевание улучшает настроение. Оказывается, это правда.
Кроме того, я наконец-то немного поспал.
Каким же я был деревенским простофилей, что боялся солярия, подумал я. Сейчас неплохо бы выпить пива, чтобы немного остыть. У меня было полчаса до съемки, и я раздумывал, в какое из ближайших кафе зайти. Я опасался, что кто-нибудь меня узнает или же, что ещё хуже, не узнает.
Зашел в самое пустое, безболезненно, а когда мне выдали пиво, позвонил Маркатовичу.
— Ты наконец проснулся? — спросил я.
— Да, — сказал он. — А ты?
А я? Тут я заметил, что и мой вопрос был нелогичным. Тем не менее я ответил: — Э-э, я уже давно на ногах. Много разного происходит…
Хотел ему кое-что рассказать, но он разрыдался. Сказал мне, что наконец-то прочитал Дианино письмо, то самое, на четырнадцати страницах. И потом спросил: — Разве я такой плохой?
— Я то же самое у себя спрашиваю, — сказал я.
— Чего только она не написала, — сказал Маркатович, всхлипывая. — И… и всё звучит правдоподобно…
— Да ну? — сказал я равнодушно.
— Я… Я докажу ей, что это не так, пусть только она даст мне шанс, — опять зарыдал он. — Всегда, когда она мне дает шанс, мне удается всё доказать…
— Она даст тебе шанс, — сказал я и подумал, что все они обгоняют меня в нытье. Это страна нытья — подумал я — мне никак не дождаться своей очереди.
Он плачет. Может, у него нервный срыв?
— Не знаю… Не знаю, почему я не переношу брак… — сказал он, словно оправдываясь передо мной. Он протолкнул свой защитный аргумент через плач: — То есть, я переносил его… Из семи дней недели шесть дней я его переносил. Но это длится и длится, постоянно. Без выходных…
Я чуть не рассмеялся. Но всё-таки сказал: — Ладно, не надо так на это смотреть.
— Да не смотрю я, не… Были и чудесные моменты… Например, например, когда родились мальчишки… — он опять заплакал. Потом перевел дыхание и закончил: — Это было как… как какое-то чудо, понимаешь?
— Понимаю.
— Ты ещё сам такое увидишь… — вздохнул он. — И я был так счастлив, и всё время смотрел на них… первые пятнадцать дней… первый месяц… первые шесть месяцев…
— Понимаю.
— Но это длится постоянно, всё это длится постоянно.