Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— В восемь раз меньше! — простонал он. Звучит гадко, но мне было как-то легче рядом с Маркатовичем. Вся эта история с Борисом вовсе не казалась ему уж очень страшной. Он был единственным, кто не добивал меня вопросами, как я смог допустить подобное, он был единственным, кто ничему не удивлялся, должно быть из-за того, что и сам оказался по уши в дерьме. Я чувствовал, что мы с ним на одной стороне.
Поэтому я принялся убеждать Маркатовича, что всё будет о’кей, что он выплывет, что это правильно, что он выжидает, что власти рано или поздно вмешаются,
— Не знаю, мне кажется, нужно продать, вернуть хоть восьмую часть моих денег и купить билет на Тенерифе… — сказал он.
Мне казалось, что в этом нет смысла. Кроме того, если уедет Маркатович, я останусь тотально соло в куче говна. И я говорил ему, что лучше подождать, что положение изменится.
Я настолько увлекся, что даже сам поверил в то, что говорю, но Маркатович всё равно лишь меланхолично качал головой.
— Это совсем иначе выглядит, когда речь идет о твоих деньгах, — сказал он. — Когда речь идет о твоей собственной шкуре… Тогда ты не настолько уверен.
Не знаю, как дело дошло до того, что мне пришлось его убеждать. Думаю, он этого ждал от меня с самого начала, но почему же он так упорно занимает противоположную позицию?!
Теперь мне надо быть еще более убедительным. Вот как это получается. Кто-то дает тебе какую-то роль, и ты начинаешь её играть. Забываешь, как всё началось. Становишься сторонником какой-то идеи. Всё зависит от случая. То, что ты говоришь, абсолютно случайно.
В других обстоятельствах я говорил бы полностью противоположное, но сейчас я твердил: — Послушай, Ри-банк уже завтра снова пойдет вверх! Власти должны вмешаться! Это ясно как день! Нужно только взглянуть на это без страха.
По правде сказать, если бы я не ввязался в такую дискуссию с Маркатовичем, я никогда не стал бы утверждать, что с этими акциями всё будет о’кей. А так я становился всё более уверенным в этом. Меня несло, как, бывает, несет тебя песня.
— Хорошо, хорошо, ты меня утешил, — сказал Маркатович.
Я вдохнул ещё одну полоску кокса.
— Жизнь это песня… — сказал я Маркатовичу, энергично пошмыгав носом. И добавил: — Песня создает чувства! Слова управляют всем!
— Что?
— Нужно иметь храбрость, нужно иметь страсть! — сказал я.
Нос у меня онемел.
5. ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Проснулся я… изумленным… в положении сидя, на диване Маркатовича, перед телевизором, где передавали программу для детей. Две каких-то психологини и дети разговаривали о добре и зле.
— Это плохо… плохо, когда кто-то что-то строит в песочнице, а ты подойдешь и всё ему разрушишь, — сказал мальчик.
Такого я действительно
Но времени на удивление у меня не было. Во рту пересохло, ноги не слушались, голова болела — это было актуальнее.
На столике передо мной я увидел свалку алкогольно-никотинового мусора. Следы кокса мы, судя по всему, уничтожили. Я оперся локтями о колени, сжал голову ладонями и попытался быть мудрым после боя. Ох, ох, не нужно мне было всё это, винился я в своем утреннем диалоге с кем-то, кому следовало бы запомнить это и сделать выводы.
Я пытался добраться до поврежденных частей памяти и вспомнить… Снов я восстановить не смог.
Говорят, что сон нужно пересказать себе сразу, утром, облечь его в слова, иначе он испарится. Похоже, у меня был сон компьютерщика, припоминаю какой-то password… Но дальше — тупик.
Я поднял голову. Какая-то птичка скакала по ограждению балкона. Не пела.
Дети говорят о добре и зле, они в этом разбираются, в утренней программе… В вечерней, подумал я, всё выглядит сложнее. Вечерами люди никак не могут договориться, убивать ли дедушек и бабушек, на которых наткнёшься в освобожденном селе.
Я встал и принялся осматривать полки Маркатовича, открывать выдвижные ящики, заглядывать в красивые маленькие шкатулки, наполненные разной разностью, пока, наконец, не нашел популярную таблетку и не принял её.
Посмотрел на мобильный — 11:21.
И смс от Сани: Ясно, что вы в загуле. Будьте осторожны. Позвони, когда проснешься. Целую.
Я позвонил ей сказать, что всё о’кей, за исключением того, что у меня болит голова… И так далее.
— Выпей какую-нибудь таблетку, свари кофе… У тебя сегодня работы много?
— Работы нет. Короче… Меня уволили.
— Не валяй дурака!
— Я вылетел, — сказал я.
— Тебя реально уволили?
— Ага. Реальнее быть не может.
— Когда?
— Вчера, после передачи.
— Но почему ты мне не сказал? — спросила она, как будто я нарушил какое-то правило.
— Не знаю. Ну, ты была на сцене, а потом… какая разница, сказать такое сегодня или вчера вечером.
— И что ты теперь будешь делать?
— Не знаю… Посмотрю. Не знаю… Сорри.
— Ой, да не нужно передо мной извиняться… Тебе сейчас тяжело.
— Да, это факт… Сорри, просто как-то вылетело.
Опять я произнес это сорри, безо всякой надобности. Нет, у меня было чувство, что я её предал.
Вероятно, где-то в ауре нашей связи существовали какие-то ожидания, она чего-то ждала от меня. Думаю, считалось само собой разумеющимся, что я буду продвигаться вверх, а не сползать вниз. Любовь наполнена обещаниями, и, должно быть, я их дал. Думаю, не было предусмотрено, что она станет звездой, а я антизвездой.
— Сорри, — повторил я опять без надобности.