Наш человек в горячей точке
Шрифт:
Смотришь на этот безумный заголовок и впадаешь в ступор.
Я видел газеты на столах и пытался защититься от мысли, что на самом деле всё это — дело моих рук. Звучит дико, но это настолько очевидно, что опровергнуть невозможно.
Очевидно, что я оказался в центре этого безумия. Очевидно и то, что я безнадежно запутался в этой глупости, которую теперь не распутать.
В сущности — я попытался быть искренним с самим собой — это ощущение возникло у меня давно. Я с ним живу и пытаюсь его от себя оттолкнуть, но… Это так — всё безнадежно запутано. И давно… Когда изо дня в день видишь безумные заголовки, ты больше не можешь думать ни о чём, подумал я. Ты сам становишься чем-то этим же. Ты внутри. Идиотские заголовки, аморальные моральные дискуссии, психопаты в новостях, народ,
Мне уже совершенно ясно, что мою историю понять невозможно, она наполнилась глупостями и безумием с самого начала, даже ещё до начала. Но я согласился на эту игру. Отвечал на звонки по телефону. Играл свою роль. Соучаствовал в этом языке, и он меня возвращает к себе, где я барахтаюсь, пытаясь… Мою историю невозможно понять, потому что она произошла на этом языке, мне это совершенно ясно, но мне это ужасно мешает. Мешает, когда я говорю, мешает, когда думаю, мешает мне существовать.
Я смотрел вокруг: эта освещенная солнцем площадь, всадник, выхвативший свою саблю, все эти люди, которые куда-то идут, все эти люди, которые говорят.
Нелогично.
Одна старушка за соседним столиком, щурясь, пристально наблюдала за мной.
Наверняка она вчера смотрела телевизор, и теперь я кажусь ей кем-то знакомым. Видно, что она роется в памяти, которая у нее, к счастью, перегружена. Несмотря на это, меня мгновенно охватил страх, что она меня узнает.
Тут я подумал — узнает кого? Мой образ развалился за один день. Мне странно, как я ещё вообще могу выступать от своего имени.
Я заерзал на стуле.
Взгляд старушки пронзал меня, как будто я оказался в озоновой дыре. Это так, когда остаешься без имиджа — он твоя социальная аура, защитная обмотка… Её больше нет. Ультрафиолетовые лучи проникают без всякого сопротивления. А я ещё и накварцован, как потаскуха.
Я вспомнил, как Саня позавчера не могла оторвать глаз от того своего интервью. Собственная фотография в СМИ удивляет. Они тебя где-то помещают, переформатируют и придают тебе значение. Меня, факт, поместили и переформатировали. Тотальный редизайн. Милка, моя старушка, Борис и геповцы взяли меня себе в пользование. Странное чувство — мое лицо полностью вне моего контроля. Не могу себя узнать. Но это ничего не значит. Чтобы узнавать меня, здесь есть другие. И это всегда так, подумал я, другие меня узнают, а то, что я сам о себе думаю, это только моё мнение. Да это даже не мнение. Просто какое-то невнятное чувство.
Я достал из кармана мобильный и набрал Саню. Хотел, чтобы она меня убедила, что я это всё еще я, чтобы удержала меня во мне. Она, должно быть, всё еще общается с тем, прежним, Тином. Её чувства для меня бесценны.
Она ответила. Стандартные вступительные реплики, но все эти как ты — всё в порядке звучали неубедительно. Она это понимала. И пыталась вспомнить что-нибудь оптимистичное.
— Эй, мы могли бы сегодня пойти посмотреть ту квартиру! — сказала она с необычной для себя живостью, так что мне показалось, будто она говорит со сцены.
— Я её уже смотрел, — сказал я.
— Ну да? И как?
— Ну… Эта квартира не для нас.
Мне показалось, что ещё слишком
— Не годится, да?
— Это всё слишком дорого, — воспользовался я общепринятым аргументом. — Цены просто ненормальные. Не знаю, чем это кончится. Я в этом не вижу никакой экономической логики.
— Ну, я знаю, но…
— Просто не знаю, — сказал я, — может быть, сейчас вообще неподходящий момент…
— О-о-о-ой, и я не знаю, — сказал она, словно исчерпав все силы. — Давай поговорим об этом дома. — Она немного помолчала, но так как я ничего не сказал, она продолжила: — Может, будет лучше, если ты ещё что-то посмотришь, попробуй теперь сконцентрироваться на этом, сейчас, когда у тебя есть время…
— Да, но я в любом случае не смогу получить кредит, понимаешь?
— Слушай, — сказала она доверительным тоном, — может быть, взять кредит смогу я. Возможно, меня возьмут в труппу на ставку. Они сегодня говорили про это. Может быть, уже со следующего месяца.
— Да? — сказал я. — Супер…
— Ты не рад? — спросила она.
— Конечно рад! — сказал я. — Просто… столько всего… я не успеваю всё осознать.
— Да, — согласилась она задумчиво. — А ты видел критику сегодня в «Ежедневнике»?
— Там что-то было?
— Да, было, — сказала она таким тоном, будто ей передо мной неловко. — Там меня очень хвалили.
— Здорово, супер, я посмотрю.
— Там есть и о Борисе, — сказала она осторожно.
— Я как раз купил «Ежедневник», но не успел посмотреть, — соврал я.
— Прочитай, но только не волнуйся. Лучше возьми «Синий сборник объявлений», подумай о чем-нибудь позитивном.
— Попытаюсь, — сказал я.
— Я знаю, тебе сейчас ужасно из-за всего этого, но попытайся быть выше этого, — сказала она одновременно и с пониманием и с укором. — И думать позитивно. Прошу тебя.
— Хорошо, — сказал я.
Я чувствовал, что виноват перед ней. Может быть, из-за того, что она не сказала мне: — И почему это я в своей жизни на тебя нарвалась, мать твою! — Она не сказала: — Люди над тобой смеются и возмущаются… Ты — ты даже не отрицательный тип, а просто медийная карикатура… Человек, который погубил родственника в Ираке и проиграл в телевизионном столкновении с собственной теткой. Хотел я этого или не хотел, но в голове у меня возникали образы людей, которые за чашечкой кофе отпускают на мой счет шуточки, соревнуясь, у кого лучше получится. Я знал, что-то дойдет и до нее. Она мне на всё это даже не намекнула, но чем рассудительнее она была, тем большей становилась моя вина, она смешивалась с мрачными предчувствиями, мне казалось, что я теряю своё место в нашей связи. Я говорил с ней тоном неудачника, весь наш разговор. Я чувствовал, что она, как на сцене, сыграла большой интерес к той квартире, что она из жалости хотела сделать мне что-то приятное.
Я снова перелистал «Ежедневник» и дошел до культуры. Под заголовком «Стриптиз-панк» была довольно большая статья о спектакле «Дочь Кураж и её дети». Критикесса рассуждала о значении спектакля, углубляясь в анализ роли рок-музыки на Востоке и Западе.
…Инго отправил рок-группу на, скажем так, «западный фронт», поэтому тема напрашивалась сама. В столкновениях Востока и Запада, писала автор, позиция рока с самого начала была парадоксальной. Хотя рок на Западе шестидесятых годов взорвался как бунт против систем, нередко откровенно левацкий, рок на маршруте в сторону коммунистического Востока был оружием Запада. Рок это сердцевина Запада, культура свободы — именно так его всегда воспринимала молодежь с Востока, так что можно считать, что рок сыграл определенную роль в распаде коммунизма. Кому-нибудь в Америке, писала она, могло показаться удивительным, что в литовском Вильнюсе в 1995 году фанаты добились, чтобы Фрэнку Заппе поставили памятник высотой в два метра сорок сантиметров, а его автором стал скульптор Константинас Богданас, который в 1979 году, в честь четырехсотлетия университета в Вильнюсе, создал классически монументальную скульптуру Ленина.