Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— Так вы не тот, который пропал в Ираке, которого сейчас рекламируют? — спросила она.
— Нет, нет, правда нет! — сказал я. — Я даже и не тот, второй!
— Тогда… Извините! — сказала старушка и снова помотала головой. А потом добавила: — Мы думали, что мы вас нашли.
И ушла, подчеркнуто задумчивая. Думаю, хотела показать, что мне не поверила.
Я положил на столик деньги за кофе и встал, три старушки проводили меня такими взглядами, как будто я бегу из романа Агаты Кристи.
Я открыл оба замка.
Всё еще здесь, подумал я, словно меня очень долго не было.
Положил газеты на столик, там ещё лежала газета с объявлениями о сдаче квартир, некоторые были обведены. Стаканы, пепельница. Пустая коробка от пиццы.
Я налил в стакан воды и сел в кресло, напротив телевизора.
Выключенный телевизор смотрел на меня тупо, будто ждал, что я что-нибудь сделаю.
Я смотрел на него.
Воздух казался мне густым, неподвижным. Звуки за окном, уличное движение.
Пламя появилось после того, как я щелкнул зажигалкой. Я вдохнул.
Смотрел на все наши вещи.
Всё переполнено, подумал я, больше нет места.
Снаружи, на улице, движение, похоже, становилось гуще. Кто-то лёг грудью на сигнал рулевого колеса. Я смотрел на небо. В воздухе стрелы подъемных кранов. Пробка.
Как известно из поэзии, мгновения иногда длятся вечность.
Я утопал в кресле перед выключенным телевизором. Я посмотрел вокруг: казалось, что всё пространство заполнилось чем-то чужим. Когда-то мы были здесь свободными, Саня и я, вне всего. Наши поцелуи, долгие мечтательные взгляды друг другу в глаза, в будущие дни. Казалось, мы нашли свой угол. А сейчас откуда-то, сквозь стены, отовсюду, проникал всеобщий дух, смрад общества.
Казалось, я слышу какое-то перешептывание. Целый ансамбль шептунов из-за кулис. Все эти «хот» люди, старые, вылинявшие лоббисты. Моё бессмысленное поколение. Сплетни и советы. Чужие войны.
Я утопал в кресле. Там, наверху, подъемный кран переносил бетонный блок.
Но я должен… Мне нужно что-то придумать, размышлял я.
Какое-нибудь дело для начала. Мне нужно двигаться дальше, опять с чего-то начать. Складывать из кубиков, безразлично что, хотя бы небольшую карьеру. Адаптация всей истории. Апдейт любви. Гармонизация наших иллюзий. Нужно несколько типизировать роли, подумал я. Чтобы было понятно и гладко, маленький мейнстрим-спектакль. Нам нужна иллюзия хорошей жизни, чувство, что ты выполнил норму. Необходимо его достичь. Включиться в гонку, заново.
Вкус работы. Вкус работы в этой квартире. Держаться на поверхности. Эти цепочки слов, которые тянутся через мой мозг. У меня от них заболит голова, подумал я.
Тут очнулся холодильник.
Иногда вот так, вдруг, начинает бренчать. Старый «Ободин».
Это так, как будто у меня обнаружили какую-то болезнь, подумал я. Мир вмиг становится другим. Необходимо к этому приспособиться, хотя это и не болезнь, в этом нет ничего физического. Всё только в значениях.
Я подумал, впервые после того, как расстался с драматургией, как бы мне следовало писать. Как бы всё это следовало изложить. Может быть, так я смог бы отдалиться от всего. Сохранить здравый смысл, посмотреть со стороны; скомпоновать всё с каким-то смыслом, в каком-то порядке.
Хотя бы сложить что-то из этого, и положить в какую-нибудь коробку, отложить бумаги.
Вдруг я увидел себя и Маркатовича, как мы сидели в подвале, тогда, когда казалось, что все пути закрыты, что нечем дышать от темноты и тайн.
Мы с Маркатовичем там, в столовке, пьем пиво. Уже тогда мы знали обо всех ужасах, про которые начали писать только сейчас. Мы сразу об этом услышали, нельзя было не услышать, потому что всё слишком близко; зло прикоснулось к нам, оно нас облучило… Мы заражены. Это нас мучает ещё и сейчас, подумал я. У нас нет доверия. Нет доверия к этой реальности, к этому миру, к этим людям, к себе…
Но оттуда мы сбежали, вышли на солнце.
Я сделал большой круг, подумал я.
Были уже сумерки, свет я не зажигал.
Потом зазвонил телефон, обычный.
— Узнаёшь, кто это? — спросил кто-то.
— Не узнаю, — сказал я и положил трубку.
Сижу в кресле. Жду, когда услышу звяканье ключей, когда она придет, застанет меня тут, сидящим в полумраке, спросит, что со мной, забеспокоится.
Позже я услышал, как открывается замок. Она вошла и зажгла свет. — Я здесь, — сказал я.
Когда она меня увидела, её лицо окаменело. Из сумки торчала охапка газет. Много фотографий и хороших рецензий, подумал я.
— Эй! — она посмотрела на меня испуганно. — Что ты сидишь в темноте?
Я знаю, нужно было бы что-то сказать, чтобы всё выглядело нормально. Нужно было бы улыбнуться, подумал я.
— Голова болела, — сказал я, — и я погасил свет.
Она остановилась: — Уже прошло?
Я задумался, потом сказал: — Нет.
— Погасить?
— Как хочешь…
Она зажгла маленькую ночную лампу, погасила верхний свет.
— Лучше бы тебе не курить, если болит голова, — сказал она.
— Да знаю, — сказал я.
— Что ты пьешь? — Она заглянула в мой стакан. — Это что, ракия?
— Нет… Вода.
Она подошла ко мне, присела на корточки и коснулась рукой моей руки: — Ну скажи мне, что с тобой…
— Мне нехорошо, — сказал я.
Она посмотрела на меня так, как будто мы незнакомы.
— Господи… может, вызвать скорую?!
Я смотрел на неё. Почему она впала в такую панику? Неужели мне придется сейчас её успокаивать?
— Нет, не надо.
— Но что с тобой… Почему ты на меня так смотришь?