Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— Так хорошо, — сказал я. Я ждал, когда фонтан иссякнет.
— И… Это моя жизнь.
— И что?! — я немного повысил голос.
— Ничего, я хочу тебе объяснить… И она говорит, что я её избегаю. Что она одинока… Что я был бы должен снова посвятить себя ей, чтобы она почувствовала, что я её люблю.
— Конечно должен! — сказал я.
Он на мгновение замолк.
— Но… Я не могу, всё это. Тогда я был бы должен делать то, что мне велят, всё… — он опять зарыдал.
— Ну ладно, Маркатович… Ты ещё под коксом?
— Не могу… He могу я её больше любить! —
— Да?
— Как она этого требует от меня?! В этом письме… Как будто я должен любить её, вот так она об этом пишет!
— Ну, не знаю, ну, не должен, но… она же твоя жена, — взывал я к его разуму.
— Должен, должен… Раньше я её любил по собственной воле, а теперь должен… В этом всё дело. Теперь это не вопрос моего выбора.
— То есть как? Ведь ты женат!
— Ну да… и теперь у меня больше нет выбора!
— Ага.
— Понимаешь?
— Понимаю.
На этом мы кое-как и закончили. Маркатович попрощался со мной так, будто идет лечь в гроб. Я вздохнул и вернулся к пиву.
Немного позже позвонил Перо Главный.
— Съёмка отменяется, — сказал он.
Я так и знал. Он выдумал насчет солярия лишь для того, чтобы отомстить мне.
Тем не менее мне полегчало.
— Хорошо, а я за счет фирмы подзагорел, — съязвил я.
— Ну… я немного переборщил. Это слишком опасно, — сказал Перо. — Кроме того, сегодня вечером мы все будем на телевидении. Нас пригласили в «Актуально», вся передача будет про это… И если бы тебя сфотографировали, стало бы ясно…
Я замер.
— Слушай, лучше мне на телевидение не ходить! — сказал я.
— Ну, придется… Мы все пойдем, все вместе.
— Нет, не надо этого делать, ты пойми, я накварцован, как потаскуха… Выгляжу несерьезно. Никто мне не поверит. Кто поверит такому накварцованному типу?
Мне необходимо избежать этого, подумал я. Появиться в качестве отрицательного героя в газете — это просто детская игра по сравнению с ролью отрицательного героя на телевидении.
— Мы должны изложить своё видение этой истории, — сказал Перо.
— Этого никто не понимает, я уже проверял, — сказал я.
— Они с нами всё согласуют, заранее отработаем детали, изложим всё последовательно… Будут и другие приглашенные. Там, на месте, в региональной студии, будет мать этого Бориса… Тебе придется с ней контактировать, мы должны это дело как-то замазать, насколько возможно.
Милка будет на видеолинке?
— Нет… Я никак не могу, — сказал я. — Я на части разваливаюсь… Я не спал, я никакой. Я вообще понятия не имею, где я, я как будто испарился. Я накварцован… Зрители будут на её стороне.
— Спокойно… Нас проконсультируют и подготовят адвокат и пиарщики. Мы выверим каждое слово. Наша задача выразить сомнение, что он пропал, не более того. Уж все-то вместе мы справимся с какой-то бабкой, — сказал Перо.
— Я не могу, — сказал я, — действительно не могу. Я уже реализовал свой максимум возможного.
Тут я услышал половину какого-то ругательства и прервал связь.
На «Радио-101» только что была отличная критика. Я не слышал? Расхваливали, тотально. Она хотела записать на кассету, но запуталась, сообщила мне Саня.
— Я за рулем, — сказал я. — Как раз еду домой, но радио у меня выключено, — сказал я. — А ты ничего не слышала?
— Я слышала, — сказала она. — Это ты не слышал.
— Неважно, я не об этом. Ты только сейчас встала?
— Ага, — сказала она. — Ладно, не рассказывай, пока за рулем, жду тебя.
— Слушай, предупреждаю, чтобы ты не удивлялась… Я накварцован.
— А я возбуждена, — сказала она и отключилась.
Я еду.
Подъезжаю. Ищу, где припарковаться.
Из нашего квартала вывозят крупногабаритный мусор, все жильцы очистили подвалы, перед домами горы: старые матрасы, стиральные машины, облезлая мебель, электрические плиты, какие-то куски поролона… Я смотрел на всё это, и мне хотелось сесть в кресло без одного подлокотника, лечь на зеленоватый продавленный диван, чтобы меня вместе со всем этим увезли на свалку.
Вокруг цыгане, парни в трениках и в форме последней войны, из секонд-хенда, что-то перебирают, роются, перекрикиваются… — Джемо, поди сюда, подержать надо!
Пока я парковался возле этой груды, тот самый Джемо в спортивно-военной экипировке показывал мне знаками сколько ещё можно.
Показал раскрытую ладонь, вертикально. Стоп. Я остановился, потянул ручник. Вышел.
Такой загорелый, я, должно быть, показался Джемо кем-то из его компании, но когда я сказал: — Спасибо! — он глянул на меня с удивлением. И тут же его внимание отвлекла девица в мини-юбке, на каблучках, она как раз проходила мимо… И Джемо засвистел, тихо, протяжно, как ветер над равниной. И запел: — Весна на плечи мне… спускается…
Как я ему завидовал.
— Давай сюда, Джемо, хватит строить из себя мартышку! — закричали его компаньоны, которые нагружали грузовик, и он направился к ним, под тенью деревьев, которые зеленели и блестели.
Какая-то дама вышла из подъезда с поврежденной картиной в массивной раме, сюжет — кораблекрушение.
Искоса посмотрела на меня.
Когда я выходил из лифта, позвонил Чарли. Ещё сонным голосом он тут же начал: — Знаешь что? Ты был прав!
Надо же, и этот только что встал, подумал я. Люди, похоже, здесь один я работаю!
— О чём ты? — спросил я.
Я уже звонил Сане в дверь.
— Она вообще-то совсем неплоха!
— Кто?
— Да Эла! Она тут у меня спала до утра, потом приготовила завтрак… Сейчас уже ушла. Могу сказать тебе, утро было очень приятным. Да и ночь, хе-хе, была неплохой. Ты был прав, это факт. Если бы ещё чуток похудела, была бы абсолютно «кул».
Пока он говорил, Саня открыла мне дверь, в махровом халате, с сигаретой в губах. Держалась она так, будто я какой-то чужак. Потом беззаботно повернулась, подошла к дивану, села, приподняла колено и, как бы случайно, показала, что на ней нет трусов.