Наш человек в горячей точке
Шрифт:
— Дозвонился вчера до Рабара? — процедил он иронично.
Я посмотрел на него: — Что, у тебя есть на этот счет какие-то соображения?
— Ты о чём? — спросил он и посмотрел на меня так, будто я полностью у него в руках. — Я никому не говорил, но ты звонишь геповцам, ищешь Рабара… А потом сегодня вдруг эта диверсия. Немного странно, а?
Сейчас нужно ему врезать, подумал я.
Сейчас. Может быть, не очень сильно. Я слегка испугался за него. Хватит и одного удара. Чтобы отлетел.
Но это редакция, сказал я себе. Мы цивилизованные. Мы ужасаемся примитивизму, ежедневно. Если
— Ты ненормальный! — проскулил он, и тогда я правой рукой взял его за горло.
— Чтоб никому об этом ни звука! — проговорил я.
Глаза его делались всё больше.
— Ты слышал? Ни про это, ни про Рабара ты никому не скажешь! — говорил я, сжимая его горло. Из-за такого дерьма я мог бы кого-нибудь убить!
Потом отпустил его, он закашлял. — Я ничего не скажу, — произнес он и побежал в редакцию.
— Он забыл свой макиато, — сказала официантка с юмором, и только тут я заметил, как она на меня смотрит. Ох, что теперь делать с ней? Не могу же я и её схватить за горло — так можно далеко зайти!
Официантке я сказал: — Слушайте, если хотите, можете рассказывать это кому угодно. Ситуация сложная. Этот болван меня шантажировал.
Она, как мне показалось, вздохнула с облегчением и после небольшой паузы сказала: — О’кей, он и мне на нервы действует.
Я пил свою водку Red Bull. Потом позвонила моя старушка. Я ответил. Она тоже была в шоке. Да как же так, да что это, да она ничего не понимает… Я слушал. Казалось, что она центр всего. Ей постоянно звонят, люди её расспрашивают… Мы уничтожили её нервную систему, она кончит дни в психлечебнице! При этом она проклинала Милку и была на моей стороне. А отец даже предложил, что если надо, он ко мне приедет… Я попытался доказать им, что всё это не так страшно, — и сам не знаю, почему мне взбрело их утешать… Тут отцу пришло в голову, что он сейчас позвонит Милке и как-нибудь загладит это дело, чтобы всё не усложнилось ещё больше. Как хочешь, сказал я.
Вскоре он позвонил снова. Сообщил, что Милке он звонил, а она ему сказала: — Вот так твой сын бросил трубку, когда я ему звонила! — и положила трубку.
Потом, сказал отец, Милке позвонила моя мать, хотя они не разговаривают, и обругала её, как только та сняла трубку, так что на этот звонок Милка бросить трубку не успела, таким образом они обменялись серией оскорблений, с тем что моя мать, по её словам, имела моральное превосходство. Ведь мы пытались Борису помочь, найти ему работу, а она с нами вот так.
— Ага, — соглашался я, — ага.
Тут трубку взяла моя старушка и сказала, что всем и каждому надо так говорить, что она всегда начинает с того, что мы Борису нашли работу, потому что люди такое понимают и тогда они на нашей стороне. Каждый знает, как трудно сейчас найти работу, и если тебе кто-то помог, не можешь ты вот так, в газеты, ведь этот Ирак ничуть не опаснее, чем была Босния, а Борис был в Боснии, что же Милка рассказывает, что он неопытен?! А кто его в Боснию послал, и где она была тогда, почему в газетах не обвиняла?! Если так рассуждать, то окажется, что умные люди
— Ага, — сказал я.
— Вот так и скажи этим журналистам! И если что нужно — звони! — сказала старушка, как будто разговаривает со мной из штаба. — Мы вмешаемся!
Мы сомкнули ряды. Я снова чувствовал себя частью семьи. Боевое формирование: я, мой старикан, моя старушка… И сестра выразила готовность помочь. Позвонила вскоре после них. Она беременна, ждет второго ребенка, живет в Сине, но вот, звонит и спрашивает, не нужно ли чем-то помочь. Она могла бы вязать носки для нас, тех, кто на фронте, заниматься пропагандой, заботиться о раненых, сказал я. Она ответила, чтобы я не валял дурака, что она рядом и, что бы я ни сделал, она всегда будет на моей стороне. Я это почувствовал. Сила семьи! Единство и сила! Мы, маленькая мафия!
Ободренный их поддержкой, я стал откликаться и на другие звонки. Объяснять в чём дело. Но меня не слушали. Как будто мой рассказ был чем-то, во что невозможно вникнуть, если ты не член нашей семьи. Все остальные уже всё знали, думали так же, как думают все. После каждого разговора меня охватывало всё большее отупение: я всё еще говорил, но мне казалось, что мой голос из-за обилия звонков затерялся где-то в эфире. Только мои меня понимали. Только им было известно, как всё началось. Знали, кто такая Милка и кто мы… Кто агрессор, а кто жертва. Так бывает всегда, когда происходит эскалация локального столкновения. Те, кто вне этого, не понимают ни хрена. Можешь хоть трубить им — всё впустую. Не можешь больше объяснить. Не соображают они, как ты во всё это вляпался. До вчерашнего дня ты был «кул», а сегодня ты «хот». Где была точка поворота, как меня в это втянули — кто это может понять? И вот теперь я опять член семьи. Свой среди своих. Только они меня понимают. Остальные понятия не имеют, о чём я говорю. Но всё равно ищут меня. Мой мобильный звонит постоянно. Он нужен для того, чтобы человек нигде не смог скрыться. Ты доступен, пока не свихнешься.
Я стою на границе этих двух миров и говорю.
И после всего этого звонит секретарша и вызывает меня к Главному. Сказала, что срочно.
Это маленький говнюк, Дарио. Ясно, что тут же на меня настучал.
Я пошел в кабинет Перо Главного. Он встретил меня развалившись, как ковбой, ноги на столе.
— Вот и я, — сказал я.
Сел перед его столом. Он смотрел на меня. Я видел, он меня разглядывает, долго и тщательно.
— Прочитал я твой репортаж из Ирака, — сказал он. — Те, старые, были лучше.
В руках у него был раскрытый предыдущий номер «Объектива».
— Я не вполне сконцентрирован, — сказал я. — Не выспался.
— Ладно, это ты поправишь.
Он по-прежнему смотрел на меня, как на выставочный экспонат.
— Ну-ка будь добр, встань, пожалуйста, — сказал он.
— Ты что, смеешься? — сказал я.
— Нет, пожалуйста, это важно, — сказал он.
— Ладно, — сказал я.
Встал.
— А теперь немного отойди туда, к двери, прошу тебя.