Наш дом стоит у моря

Колотухин Роберт Васильевич

Ленька отдал концы — носовой и кормовой — и спрыгнул на палубу.

«Филофора» медленно разворачивалась носом к выходу из гавани. А я стоял на причале.

Вот уже корма ее поравнялась со мной. На корму совсем и не нужно прыгать — она у меня под ногами. Стоит сделать всего один шаг. Один… Просвет между кормой и причалом медленно расширялся. В просвете кипела вода. Один шаг — и я уйду вместе с ними в море. Один только шажочек…

Корма медленно отодвигалась от причала. И я уже не шагнул, а прыгнул на корму «Филофоры». Прыгнул и

больно ударился голыми пятками о палубу.

Не успел я подняться на ноги, как передо мной вырос разъяренный Демьян:

— Ты что, очумел?! — Он встряхнул меня и, схватив за шиворот, поволок к борту. — А ну, брысь!..

Поздно. Просвет между судном и причалом стал уже совсем большой — не перепрыгнешь. «Поздно, — вздохнул я с облегчением. — Никуда теперь вы от меня не денетесь, голубчики. Поздно».

Демьян, видно, тоже понял, что поздно.

— А, черт тебя!.. — выругался он и по трапу скатился в рулевую рубку.

Я поднялся, размял плечи и заглянул в люки машинного отделения. Тень от моей головы упала на плечи Заржицкому. Механик отнял ухо от переговорной трубки и поднял голову. Я помахал ему рукой и улыбнулся:

— Привет!

Заржицкий погрозил мне в ответ промасленным кулаком и перевел какую-то рукоятку на двигателе. Двигатель сначала умолк, потом загрохотал с новой силой.

Я отошел от люка и увидел, что «Филофора» пятится назад, к причалу, и что просвет в воде медленно сокращается. Еще минута — и корма мягко ткнулась в деревянные сваи причала.

Прибежал Демьян, подхватил меня под мышки и перенес на берег:

— Ты, пацан, эти штучки брось: у нас такие номера не проходят. Пока…

«Филофора» медленно развернулась и пошла к выходу. А я стоял на причале.

Я стоял у горы водорослей и видел, как Ленька и Демьян ползают по палубе возле брашпиля, аккуратно укладывают швартовые концы. Глаза у меня набухли от слез: «Чтобы я заплакал! Перед этими!..»

Вот «Филофора» поравнялась с волнорезом. Вот она вышла из Хлебной гавани.

Тоже мне пароход… Это же лапоть. Самый настоящий! Ну, точь-в-точь дырявый ботинок, если его на воду поставить. И название дурацкое — «Филофора»…

«Филофора» обогнула волнорез. Ленька выпрямился и помахал мне рукой.

Я не выдержал, отвернулся и уткнул лицо в прохладные водоросли.

«Сколько буду жить, не прощу этого деду Назару! И Леньке! И Демьяну конопатому!..»

Что-то зашевелилось у моего носа, защекотало. Я испуганно отдернул голову: «Краб!» В водорослях, растопырив клешни, сидел огромный крабина и смотрел на меня выпуклыми зеленоватыми глазами. Глаза у него были похожи на продолговатые виноградные косточки.

— Чуть нос не отгрыз! Ах ты скотина!.. — Я схватил краба и с размаху вместе с пучком водорослей швырнул в воду, которая все еще продолжала кипеть газированными пузырьками.

БУЗДЕС

На Таможенной площади, возвращаясь домой, я встретил Колю Непряхина.

Я медленно пересекал площадь, когда он вышел из проходной порта и окликнул меня:

— Саня!

В руке Коля держал небольшой, туго набитый чем-то мешочек. Он, как всегда, был в бескозырке, а левый рукав синей фланелевки подоткнут за широкий морской пояс.

— Как спинишка, Саня? — спросил Коля. — Не болит после вчерашнего воскресничка? Э-э, брат, да я вижу, тебя кто-то обидел. А ну, отойдем в сторонку. Выкладывай…

Мы отошли, и я подробно рассказал Коле обо всем, что произошло в Хлебной гавани. И под конец добавил:

— Теперь Ленька для меня больше не братан. А с дедом Назаром я даже здороваться не буду.

— Ну, это ты, конечно, перегнул, Саня, — улыбнулся Коля. — Со старшими, брат, здороваться надо. А что Леня в море начал ходить — это уже совсем хорошо.

— А как же я?

— А ты не вешай нос, Саня, и все будет в ажуре. Придет еще твой срок, — успокоил меня Коля. — И даю тебе гарантию: моря к тому времени не обмелеют. Вот ты лучше отгадай, куда я сейчас иду?

Я молча пожал плечами.

— То-то, не знаешь, — укоризненно сказал Коля. — А ну-ка, теперь запусти сюда руку, — подставил он мне мешочек.

Я запустил руку и вытащил горсть серебристых опилок.

— Алюминиевые это опилки, Саня, — объяснил Коля. — Сейчас мы поднимемся с тобой в парк Шевченко, и я познакомлю тебя с Буздесом. Это для него опилки. Я тебя с интересным человеком познакомлю, Саня. Старый дот в парке знаешь?

— Это который у обрыва?

— Вот-вот, он самый. Идем, Саня. Идем, не пожалеешь…

Мы поднялись в парк Шевченко.

Я шел и думал: «Ничего не понимаю! Кто это Буздес? И зачем ему алюминиевые опилки? Ест он их, что ли?..»

Идти нам было недалеко. Старый дот стоял у обрыва над морем в том месте, где брал свое начало порт. Причалы порта тянулись налево от дота, в сторону Пересыпи. Справа раскинулся Ланжерон, пляж. На стыке пляжа и порта и возвышался на обрыве старый дот.

Неподалеку от дота, в кустарнике, мы остановились.

— Минуточку, Саня. — Коля опустил на траву мешочек, осторожно раздвинул куст крыжовника и прошептал: — Знакомься — Альберт Игоревич Буздес, волшебник ночного неба.

Я выглянул из-за куста и сразу же почувствовал запах пороха. «Волшебник» сидел на площадке перед дотом за длинным деревянным столом и что-то толок пестом в медной ступе. Он был похож на Билли-Бонса, предводителя пиратов из кинофильма «Остров сокровищ». Нос крючком, рукава старой солдатской гимнастерки закатаны по локти, а голова по-пиратски повязана цветастым платком, из-под которого выбиваются длинные седые волосы. На столе перед ним лежала круглая зеленая пепельница.