Наш дом стоит у моря
Шрифт:
— Полный вперед! Малый назад! — Потом увидел прибор с красной стрелкой на циферблате и сразу же догадался: — Компас.
— Не компас, а компас, — поправил меня Демьян и спросил у Леньки: — Значит, с нами плавать будешь?
— Ага.
— А шариков рогатых не боишься?
— Это ты про мины? Конечно, боюсь, — простодушно признался Ленька.
«Вот чудак. Зачем же он себя оговаривает? — подумал я. — И еще перед кем? Перед Демьяном, который из кожи вон лезет, чтобы казаться старым морским волком. «Компас»! Теперь Демьян совсем нос задерет».
Но
— Это хорошо, что ты так, откровенно. Не люблю трепачей. Я ведь тоже не из робкого десятка, но скажу тебе честно: меня самого мороз по коже продирает, когда вижу, что она покачивается на волнах, сушит рожки и ждет. Их в Черном море сейчас, как гренок в тарелке. Но ты не дрейфь, с нашими стариканами не пропадешь. Знаешь, какие у нас стариканы? Во! — Демьян оттопырил большой палец.
Теперь уже обиделся Ленька:
— Да я деда Назара еще раньше, чем ты, знаю. Мы с ним еще до войны…
— Ладно, ладно, — успокоил его Демьян. — Идем дальше, машину покажу. А ты, я вижу, заводной.
— Ты тоже, — усмехнулся Ленька.
— Верно, — согласился Демьян.
По трапику мы спустились в узкий темный коридорчик. Но в машинное отделение не вошли. Приоткрыли дверь и заглянули в прохладное помещение, где в тусклом свете, что падал сверху от люков, поблескивал двигатель.
— Запомни, — сказал Демьян Леньке. — Машина — это сердце корабля.
— Запомню, — улыбнулся Ленька, и Демьян на этот раз на него не обиделся, тоже улыбнулся.
Возле щита с приборами торчала точно такая же, как в рубке, медная переговорная труба. Я сунулся было через порог, но Демьян остановил меня:
— Нельзя. Это святая святых Заржицкого. Увидит — заругает. Айда, я лучше вам кубрик покажу.
Демьян приоткрыл дверь в помещение рядом.
В кубрике две койки, одна над другой (я сразу вспомнил нашу штормовую двухэтажку). На верхней койке лежала красивая гитара с двумя грифами, отделанная перламутром. Еще был столик под иллюминатором, рундук. Больше ничего в кубрике не было, да и не поместилось бы.
— Здесь мы отдыхаем от трудов праведных. — Демьян опустился на койку и пригласил Леньку: — Садись.
Ленька сел рядом с ним и, осмотревшись, сказал:
— Рубка — мозг корабля, машина — сердце, а кубрик что? Наверное, селезенка?
Ленька произнес все это с улыбочкой, но, к моему удивлению, Демьян не улыбнулся в ответ на Ленькину хохму.
— Видишь ли, друг, — сказал он негромко, — у меня ведь теперь ни папаши, ни мамаши. Их немцы это… В общем, понимаешь. Так что выходит, «Филофора» для меня — место работы и место жительства. А кубрик этот, или как ты говоришь, селезенка, и есть моя квартира. Днюю я здесь и ночую. Так-то…
Наступила неловкая тишина. И хотя в кубрике стоял сумрачный свет — иллюминатор находился ниже причала, — я увидел, как покраснел мой Ленька.
— Извини, — тихо произнес он.
— Ничего, бывает, — ответил Демьян, поднимаясь. Он взял с верхней койки гитару и снова сел рядом с Ленькой. — Вообще-то Заржицкий предлагал мне переселяться к нему в город. И Назарыч тоже. Но уговорили: гордый я. Помню, еще мамаша моя говорила, что характер у меня гнусный. Хочешь, сыграю чего-нибудь?
Ленька кивнул.
Демьян пощипал струны, они выдали грустную, переливчатую мелодию. И вдруг он запел:
Он капитан, и родина его Марсель. Он понимает брань и драки, Он курит трубку, пьет крепчайший эль И любит девушку из Нагасаки…Вернее, он не пел, а говорил полушепотом. И я увидел, что Демьян все-таки намного старше моего брата. Но годами, нет, а чем-то другим. И я еще подумал: «Зря он на себя наговаривает. Какой же у него гнусный характер? Зря. Интересно, что такое эль? Наверное, водка. Только не наша. Нет, не может быть, чтобы водка. Водка — и вдруг такое красивое название — эль…»
Демьян оборвал песню и, кивнув на меня, спросил у Леньки:
— Он что, тоже с нами пойдет?
— Не знаю, — пожал плечами Ленька. — Как решит дед Назар.
Демьян снова запел, но я уже не слушал песню: «Э-ээ, чего это вдруг дед не возьмет меня в море? Мы же только до Вилковской банки и обратно. Шторм? Да я его нисколечко не боюсь! Брал же меня дед на своей шаланде. А наша «Филофора» не шаланда. На таком судне, как наша «Филофора», можно запросто не только до Вилковской банки, но и в океан ходить. Может, мины? Так я пихать хотел на эти рогатые шарики! Так же, как чихает на них дед Назар и все остальные члены нашего экипажа…»
Когда мы появились на палубе, Заржицкий и дед Назар к тому времени уже наладили лебедку. Механик вытер ветошью руки и спустился к себе в машинное отделение.
Зачихал двигатель, палуба мелко задрожала.
— Полундра! Берегись! — Дед Назар включил лебедку, поднял стрелу, повращал ею вправо и влево, опробовал на «майна-вира» и плавно опустил на трюм. — Аврал!.. Закрепи ее по-походному, Демьян.
Ленька тоже метнулся к стреле, но дед остановил его:
— Отдашь концы, — кивнул он на причал, — потом уберите с Демьяном трап. И не мечись: ты не на пожаре. А ты, Санька, давай дуй на берег и до хаты…
Я не поверил своим ушам:
— Как это — на берег?
— На берег, на берег, — отмахнулся от меня дед. — Проводи его, Леонид, — бросил он через плечо Леньке и ушел в рубку.
— Лёнь! Что же это, Лёнь?! — кинулся я к брату.
— Ничего, Санек, ничего. В следующий раз мы обязательно уломаем деда, и он возьмет тебя. В следующий раз. А сейчас, видишь, аврал. — Ленька взял меня за плечо и легонько подтолкнул к трапу.
Уже на причале Ленька сказал мне:
— Ты приходи встречать, Саня. Мы к обеду обязательно вернемся.