Наш дом стоит у моря
Шрифт:
— Завтра у нас выходной, ма. Дед Назар расщедрился… А помыться бы не мешало…
— Вот и хорошо, сынок! — обрадовалась мама. — Завтра воскресенье — вы и отдохнете. Да, Гарий Аронович просил обязательно напомнить тебе и Шурику: завтра у них в цирке открытие сезона.
Ленька и мама вышли на кухню. Я поднялся с постели, подошел к столу и развернул деньги. Пересчитал. Десять новеньких хрустящих бумажек. По тридцать рублей каждая. Аванс… А почему не зарплата? Ведь все нормальные люди обычно приносят домой зарплату.
В коридоре послышались шаги. Я бросил деньги и юркнул под одеяло.
Вошла мама.
Из-под одеяла мне было видно, как она покосилась на рассыпанные по столу деньги:
— Ты не спишь, Шурик?
Я не ответил и плотно зажмурил глаза. Но потом вспомнил, что я под одеялом, и снова открыл их. Мама взяла полотенце и вышла.
Я сел на кровати и пощупал пальцем шишку на голове. За день она выросла с голубиное яйцо. Я глянул на тридцатки, рассыпанные по столу. Тоже мне — аванс называется. Да на этот аванс вдоволь мороженого не попробуешь…
…Утром Ленька вывел меня на кухню и протянул новенькую красную тридцатку:
— Держи, Саня, на конфеты. Аванс я получил.
Вчера на волнорезе я твердо решил не разговаривать больше никогда ни с Ленькой, ни с дедом Назаром и вообще не иметь с этими, с «Филофоры», никаких дел. Поэтому я, конечно, деньги у Леньки не взял и лишь покосился на него. Чего это он подлизывается со своим авансом?
Левой рукой я ощупал шишку на голове. Голубиное яйцо за ночь уменьшилось до воробьиного.
— Ты чего, Саня? Бери, бери. — Ленька сунул мне в руку хрустящую бумажку, и пальцы мои, как я ни старался их расслабить, сжали ее в ладони. И как только это произошло, Ленька наклонился ко мне и спросил: — Сегодня ты мне сделаешь одолжение, Санек, ладно?
— Охота была мне всяким йодовозам одолжения делать, — процедил я сквозь зубы, едва повернув голову. — Какое?..
— Сейчас мы пойдем с тобой в одно место, Саня, — заторопился Ленька. — Тут недалеко. И ты передашь одному человеку вот эту записочку. — Ленька достал из кармана вчетверо сложенный листок.
«Ага, записочка! Знаем мы, какому человеку эта твоя записочка, — догадался я. — Ишь ты, почтальона нашел за тридцать рублей. Верни ты ему, Санька, эти несчастные деньги, и пусть он сам разносит свои записочки разным Сосулькам. Верни немедленно, слышишь?» — убеждал я сам себя и все никак не мог вынуть правую руку из кармана, где были деньги, — застряла она там, что ли?
А Ленька не терял даром времени:
— Пошли, Саня, пошли.
Он вытолкал меня на улицу и за каких-нибудь пять минут приволок к знакомому дому с зелеными деревянными воротами.
Мы прошли в парадное, поднялись на второй этаж и остановились у двери, на которой мелом была выведена жирная шестерка. Сбоку белая кнопочка звонка.
Ленька перевел дыхание: он, видно, здорово волновался.
— Вот тебе, Саня, записка. Нажмешь вот эту кнопку, и если выйдет она… эта… Ну, которая, помнишь, тогда…
— Сосулька, — подсказал я.
— Ты вот что, Санька, не трепись, понял?! — тряхнул меня Ленька. — Юля ее зовут, понял?
— А если кто-нибудь откроет, а не эта твоя… ледышка? — издевался я над Ленькой. Я знал, что нужен ему сейчас как воздух.
И Ленька смирился. Не стал больше меня шарпать. Он почесал затылок, раздумывая:
— Если кто-нибудь другой, так ты… Ты назови любую фамилию и скажи, что перепутал дверь. Ладно?
— Ладно, что-нибудь придумаю. — Я взял записку и, не мешкая, нажал кнопку звонка.
Ленька пулей метнулся вниз по лестнице:
— Жду тебя во дворе!
И я остался одни на один с жирной шестеркой на двери. А вдруг в самом деле выйдет не она, а ее мама? Или еще кто-нибудь? Легко сказать: ошибся дверью. Сам небось удрал, а я торчи тут, ошибайся…
Но дверь, к моему счастью, открыла та, кому я должен был передать послание.
— Вам кого? — удивленно спросила Сосулька.
— Вот… записка вот… Вам…
Записка была коротенькая. Сосулька быстро пробежала ее глазами и спросила:
— Где же он?
И я молча указал ей пальцем вниз.
Ленька стоял возле пожарной лестницы, в углу двора, и теребил в руках сухую веточку акации. Когда мы подошли к нему, он совсем растерялся, опустил голову. Сквозь кончики его ушей просвечивало солнце. И я увидел, как кончики эти покраснели прямо у меня на глазах. И на нас с любопытством уставилась какая-то женщина, набиравшая воду у крана.
Ленька молчал. Молчала и Сосулька. Ждала, что Ленька скажет. А женщина все не отходила от крана и смотрела на нас. Она даже руки на груди скрестила, будто вовсе и не собиралась уходить. И вода, переполнив ведро, лилась ей прямо под ноги, и она этого не замечала. «Что же она так до потопа стоять будет?» — подумал я. И в это время Ленька поднял голову, виновато улыбнулся и протянул Сосульке руку:
— Мир. Ладно?
— Мир, — улыбнулась Сосулька.
И женщина у крана тоже почему-то улыбнулась, потом вздохнула и ушла, покачиваясь, расплескивая на ходу воду.
— А это кто? — кивнула в мою сторону Сосулька.
— Братан мой, — объяснил Ленька. И добавил: — Младший.
Как будто у него еще и старший есть…
— Ну, здравствуй, братан, — протянула она мне руку. — Меня зовут Юля. А тебя?
— Шурка, — поздоровался я и подумал: «Юля. Недаром я ее назвал Сосулька. Юлька-Сосулька. Подходит. И ладошка у нее прохладная».
Помолчали. Я хотел было предложить пойти всем в парк, к Буздесу, как Ленька вдруг сказал:
— Пошли в «Бомонд». Там сегодня «Девушка моей мечты» идет. Пошли?