Наш друг Димка
Шрифт:
холодный.
Белое море, сыро и дождь, холодно и тоскливо. Хорошо!
… Я встал и пошел в дом.
У меня есть кресло-качалка. Я часто думаю о том, что в
человеке заложено стремление к монотонным движениям. В
детстве качели там разные, потом… плац, «Прощание славянки»,
«Стро-о-о-ое-е-е-евым шаго-о-о-м… марш!», а с годами вот –
кресло-качалка.
Видимо, внутри у человека есть какие-то контуры хитрые. При
таком движении в них что-то
которое вокруг нас и пока неизвестно науке. И это «что-то»
превращается во что-то другое, обволакивает что-то и остаётся в
человеке.
…Я сел в кресло и стал думать, покачиваясь, о том: как я
поеду, как буду ехать, как пересеку первую реку, и сразу всё, что
было, отступит назад, что увижу, как приеду, как придет Карл с
Полканом, а потом приедут Никита с Витькой и с завистью будут
смотреть на меня, а я буду на компе показывать фотки и
рассказывать, рассказывать…
Все с грустью скажут, что я счастливый.
Ага! Я буду уставший и счастливый.
…Послышался звук подъехавшей машины.
Я покрутил плечом и вышел.
Около калитки стояла машина, рядом Витька с Никитой. В
ногах – сумки и свертки. Пошёл к ним. Молчим.
– Ты как? А у меня что-то плечо болит. Правое. Сил нет. И
днём болит и ночью, – сказал Никита, покрутив плечом, с
грустным выражением лица протягивая мне руку, не дожидаясь
моего ответа.
– Ты знаешь, у меня тоже. И тоже правое, – осторожно пожал я
руку и наклонился взять часть сумок и пакетов.
– Пройдёт сейчас! Я вот еле-еле достал «Кашасу». Прямо из
Бразилии привезли, – сказал Витька. – Два литра тут, – он пнул
ногой прямо под моим носом одну из сумок.
– Всё равно лучше нашей русской водки нет ничего, – грустно
сказал Никита.
– О!.. Смотрим – приехал кто-то! …Это если она не наведенная,
– добавил подошедший Карл, здороваясь.
– 121 -
– Я тут заказик разместил. Можем сравнить вечером, – сказал
он, улыбаясь и почему-то глядя на Полкана.
– «Она придёт! Даю тебе поруку! И без меня, в её уставясь
взгляд…», – сказал Никита, присаживаясь к Полкану, глядя в его
глаза и протягивая ему ладони.
Полкан, отвернувшись, шлепнул по одной своей лапой.
– А почему, собственно, вечером?! – сказал я громко, пропуская
всех в калитку, думая и глядя на кислую мину Никиты. А про себя
подумал: – Действительно! А почему бы и нет? Да! Сначала – на
Соловки, а потом – в Кижи!
Последнее воскресенье сентября
Никита проснулся.
На часах было полшестого. Ощущение, пришедшее вчера
вечером, что он вступил в черную полосу, не исчезло. Он начал
перечитывать написанное вчера, не выдержал и стёр текст.
– Началось! – подумал он. – Давно такой дряни не писал!
Последнее время он стал сравнивать написанное с каким-
нибудь блюдом. То, что стёр, напоминало слипшиеся спагетти. Ни
формы, ни содержания. Фразы напоминали склизких червяков.
Вообще, последнее время – если «каша» – так с комочками,
если «рассольник» – так кислый, если «уха» – то мутная. Вот и
«спагетти» – склизкие и слипшиеся.
– Началось! – повторил он вслух и опять лег спать.
Образ, что он ходит то по черной, то по белой тропинке, давно
уже преследовал его. Черно-белые лабиринты он изучил
основательно, но бывали периоды, когда вот так, как сейчас,
выхода не было, и, как ни перепрыгивай, как ни старайся, какое-
то время приходится жить в черной полосе.
Приходилось собираться с мыслями, оглядываться, искать
момент и перепрыгивать на белую.
Но быстро это, как правило, не получалось.
… В комнате было уже светло, когда он опять посмотрел на
часы. Десять.
Валяйся, не валяйся – вставать надо.
Проверил почту. От меня ему пришло письмо с фотографиями
Соловецкого острова.
Он долго сидел около монитора, разглядывая фотографии.
– 122 -
– Убью гада, – сказал он неизвестно кому и пошел к
холодильнику.
Дверка холодильника от резкой остановки издала непонятные
звуки. Если снизу шел явный ре-минор, то сверху си-бимоль
столкнувшихся бутылок был грязным и фальшивым.
– Убью гада! – повторил он вслух и достал одну.
Холодный виски немного успокоил, но решение кого-то убить
не прошло.
Он взял телефон, задумчиво посмотрел на него, на стены, как
бы размышляя, в какую из них его бросить, но набрал номер
Витьки.
– Витьк. Помнишь картину Мишкину, которую я у него
выиграл в покер, которая тебе покоя не дает… Да, «Туман над
восходом» – она. Я тебе её дарю, если ты приедешь до
полдвенадцатого ноль-ноль. Подарок мы обмоем. Только купи и
оливки, и маслины, а то обязательно в одной из банок попадется
гадость. Приедешь позже – ничего не получишь! – он положил
телефон на стол, посмотрел на стену, на открытую дверцу
холодильника.
– Да и хрен с ним. Убью гада. Убей гада – да восславят тебя! –
подумал он, глядя на «маленькую Берту», наполненную